Данила Давыдов – величина абсолютная. Это можно сказать без преувеличений-подгонок, без лести-восхвалений.

Давно известно, что как еще в ностальгической Москве 90-х, нулевых, скорее, ни одно значимое литературное мероприятие не проходило без участия – на сцене ли, в публике ли – Данилы Давыдова – и здесь я позволю себе мемуар в одну строчку, как впервые вживую увидел ДД в «Авторнике», был то вечер лауреатов премии «Дебют» - так и присутствует он на всем пространстве литературы, во всех ее жанрах и импликациях.

В поэзии, о которой я не буду говорить, потому что не чувствую себя специалистом в этой области. И, кстати, и в самой этой констатации присутствует ДД. Потому что когда меня спрашивают, почему я как критик не пишу о современной поэзии, то я всегда отвечаю, что просто не знаю ее, вот есть ДД с его знаниями вглубь и вдаль, куда мне, зачем умножать ненужные сущности без необходимости. Сейчас же о ДД-поэте квалифицированнее скажет-напишет Кирилл Корчагин.

Несомненно присутствие ДД в критике вообще и в поэтической критике в частности. И я бы назвал эту критику идеальной. Сразу по нескольким причинам-параметрам. Во-первых, ДД абсолютно образован. Не обязательно даже знать о его научных регалиях, обошедших ныне запрещенную соцсеть фотографиях книжных завалов дома («хребтов безумия», как терминологически обыгрывает Ольга Балла Лавкрафта), не оставляющих, кажется, пространства для простого перемещения, читать его списки заказываемой на день рождения литературы (вся ли она есть в Ленинке?) или слушать живые выступления на конференциях или литературных вечерах, уводящих дискуссию в дальние области. Достаточно прочесть его и, даже не будучи специалистом в этой области, просто п(р)очувствовать. Опять же ностальгическое, ушедшее, потерянное чувство – автор не самозванец, которых, увы, много ныне, а настоящий специалист, универсал, академически сведующий. Рискуя показаться уже ворчливым стариком и выставить Данилу в луче софитов, я бы сравнил это с тем уровнем образованности, экспертизы, как сейчас говорят, просто знаний и бесконечной тяги к знанию, что отличала Флоренского, Лосева, Аверинцева, Гаспарова, Чудакова, Бибихина. 

*Общество знания – оно вот в идеале такое. Но не в пределе – знание определяется и реализуется только сомнением в своей сугубой ограниченности.

Уже понятно, что с таким багажом знаний ДД мог бы выбрать совершенно разный регистр изложения своих взглядов, мог бы даже скатиться в наставничество, снобизм, демонстрацию всезнания с последующим уничтожением оппонентов на корню, тактика выжженной земли и гуру. Но – и это вторая причина идеальности ДД как критика для меня – никаких подобных интонаций/интенций у ДД нет. А есть – настоящая критика, филология, наука. Та наука, которая учит как-то иначе, не так, как в авторских колонках, эссе и прочих текстах, так часто сейчас склоняющихся, падающих в жанр «личностной критики» и прочего автофикшена.

При этом, следует заметить, ДД реализует свое критическое знание буквально во всех жанрах. Большая академическая статья в «Новом литературном обозрении» или научном сборнике, middle-sized рецензия в толстом журнале или – была такая рубрика в газете «Книжное обозрение», которая тоже была, в прошедшем, увы, времени, и ДД ее вел – несколько коротких рецензий, по тысяче, кажется, с копейками или рублями знаков. 

Был, есть у ДД и жанр, который вызывает уже не академический, а личный, что ли, восторг. Жанр бескорыстности, как я бы сказал-назвал. Я имею в виду те тексты, что он во множестве пишет, по просьбе и/л/и запросу, уж не знаю, - не только в авторские стихотворные сборники, что выходят-то тиражом в сотни, если не десятки, экземпляров, в не самые массовые издания без интернет-версии, в научные сборники очень дальних провинциальных конференций… Итого, те тексты, что явно не получат такого количества читателей (сейчас это называется – «прочтений», если не «посещений» и «кликов»), что они заслуживают.

Присутствует ДД и в прозе. И это тот случай, когда его занятия, специализация на авангарде переходит – в реализацию авангардной (поставангардной, кстати, возможно?) прозы в собственном письме.

И сейчас уже нужно сформулировать то, что имплицитно прозвучало не один раз. Данила Давыдов – фигура абсолютная и универсальная. Этот именно тот счастливый и крайне редкий случай, когда собственная поэзия и проза продлеваются в критике, критика говорит о чем-то о том же, о чем и проза, и ничто не является попутным довеском, продуктом перепроизводства. несчастным бастардом, bend sinister. 

В связи с этим можно говорить о служении. Можно, дабы избежать пафоса, не говорить. А, впрочем, сколько можно всего бояться.