о поэзии Анри Волохонского

Гете как-то обронил – а Эккерман, труженик, не поленился поднять – дескать,
настоящий автор должен рассчитывать на миллион читателей. Замечательно, впрочем,
что через несколько лет тот же Гете в беседе с тем же господином признался: “Мои
произведения не могут сделаться популярными… Они написаны не для масс, а разве
что для немногих – ищущих примерно того же, чего ищу и я…”
Собрание стихотворений и поэм Анри Волохонского (я намерено искажаю неточный
титул “Стихотворения”) – книга, в известной мере, итоговая. Поэт, взыскательный мастер,
долго её инкрустировал – и слава Богу! – перед нами книга, некое целое, а не сборник
случайных вещей. Поэзия Волохонского – интереснейшее явление современного искусства
слова: отсутствие сокрушений на тему души измученной собой; неизменно – всестороняя
отделка произведения и при этом – живой не сдавленный голос; идейная
многослойность и, разумеется, сама стихотворная ткань – неожиданная и переливчатая –
вот, наверно, главные, да не все, её отличительные признаки. О культуре стиха говорить
не приходится, взять хотя бы выгибающийся к углу золотистый лист – его краешек:

Перед закатом в хладном небе клен
Был осенью мне некогда явлен
Чернея тонкий ствол стоял непрочный
Напротив солнца в стороне восточной
Был совершенным желтый цвет листа
На черных сучьях словно златом став
На каждой ветке повторившись дважды
Как украшенья жесткие, – и каждый
Из листьев, что слагал чертог златой
Был обнесен столь явственной чертой
Что павшие напомнили их тени…

Любопытно, что эти стихи автор поместил в третий раздел книги, само название
которого –Чуждые ангелы– есть форма отказа, –Кленэтот затесался в циклЛики
существ. А вот ещё из того же цикла:

Раз над землей соломенного цвета
Иероглиф бесцветного стекла
Возник по следу аистова лета
Казалось буква дивная рекла
Инейная с плиты голубоватой
Трилистник впаянный в поток летел крылатый
Поистине как будто в зеркала
Звездой проистекая угловатой
Из трещины невнятной синевы
И вдруг нежданно рядом показался
Плескался воздух, аист приближался
Собрал крыла, измял волну травы
И в воду встал…

Слово – не карандаш, прямое описание отвергнуто поэтом, да и как, спрашивается,
передать то удивление, восхищение – ядро и нервАиста– прибегая к тяжеловесному реалистическому письму?.. В этом отрывке полет приближающейся птицы передан
посредством нарастающего озвучивания картины, однако, звук как бы блуждает в поиске
мощного выхода – не случайно варьирование: “иероглиф (смещённое ударение архаизма усиливает холод оттенка) бесцветного стекла”, “казалось буква дивная”, “инейная с плиты голубоватой” – едва проявленный цвет, намёк – далее тень уже гуще, определённей:
“трилистник впаянный в поток”, “звездой проистекая угловатой”, “из трещины невнятной синевы” (выше цвет смежный, но менее чёткий) и наконец: всё раскалывается, наполнено движением – “плескался воздух” – оживает.

Не берусь утверждать, что тот или иной метод в пейзажной – или шире –
изобразительной лирике абсолютно не годен. Пастернак выбирал яркие сочетания красок,
то же делал и Фет, а от колорита Клюева подчас пестрит в глазах. Другие мастера
склонны передать оттенок – работа требующая терпения, но одно ясно – копирование
есть действие в лоб, поэзии противопоказанное, задача – не повторить ничем не
примечательный вид (да и много ли их – действительно захватывающих?), а преобразить – именно тогда он и станет примечательным. Здесь, кстати, нелишне упомянуть
поэму-трактат ВолохонскогоО красках, анализировать такие вещи лучше не вслух, хотя
бы потому, что опыт работы со словом всегда индивидуален(1), но всё же заметим:
подобного рода изысканиями занимались немало – десятые годы – но с некоторой
разницей в подходе – там скорее исследование, дифференциация, а здесь – обобщение,
синтез.

Апофеозом таких изысканий в творчестве Анри Волохонского является сочинение о
ГармонииАористы Обветшалого(2). Первое впечатление: остроумие, столь присущее
автору, из орудия обращается в рабочую скотину, которая куда-нибудь да вывезет – и как
не согласиться с автором: “странное вопрошание о Гармонии”. Но это – первое
впечатление. По нему судит читатель не всегда добросовестный, и мы наблюдали уже
попытку из поэта сделать паяца, – попытку тем более недостойную, что автор оной
претендует на звание мэтра. Вечная история – овладев избитыми приёмами, да плескаясь
в луже отходов изжившей себя поэтики, некто лепит одинаковых всадников, и между
делом, небрежно сообщает читателю: вышла очередная книга стихов (автор по
профессии марсианин), так писать нельзя, надо лепить всадников (дружеский совет)…
Избави нас Бог от друзей, от врагов мы и сами избавимся!..

Посему приведём несколько многозначительных строк изАористов Обветшалого:

Но даже если обезьяна Гармонии
Скорчилась в первопричинах вещей
Прежде чем родилась самое – Гармония –
– так что же мы?
Вот уже четвертую тысяч лет
Месим ногами виноградное тесто
Из голосов
Все той же дюжины аукающихся джиннов?

Комментарий к отдельным строфам и главамАористов Обветшалогопоначалу сбивает
с толку, но в том-то и заключается одна из особенностей поэзии Волохонского – автор как
бы намеренно разламывает свои произведения на куски, давая тем самым читателю
возможность склеить их: возникновение целого в сознании читателя (пускай даже
ущербного целого, иным оно и не бывает – разве что какой-нибудь безликий овал)
неизбежно в том случае, если он достаточно терпелив и не слишком самоуверен, – ведь,
как правило, пробежав глазами, и, конечно же, ничего не поняв, он отмахивается – чушь,
мол. А ты поскреби тут да там, поломай голову, вслушайся – и при чём тут глаза, когда речь
о поэзии!.. Быть доступным нынче почти всегда означает – перепевать. Психология так называемых специалистов – отвергнуть не имеющее аналогий. А вот ежели что-то
там знакомое такое, тогда – да, можно-с, с некоторыми поправочками, правда, вот,
позвольте-с, тут точку-с с запятой-с. А знакомое-то почему? – не потому ли, что есть
образец – и уже не один! – что изъезжено это вдоль и поперёк? В поэмеСмерть Пу-и
автор говорит:

Я знаю, что все вышеизложенное звучит несколько декларативно
Поэма словно бы плещется написанная изнутри водяной краской
И ты имеешь полное право остаться свободным и равнодушным как моя
размытая акварель.
Вот если бы я пощекотал тебя в области политической психологии
Коснулся пальцами клавишей похоти, страха и зависти
Хлеба и зрелищ и лакомств
Сказал бы, что и мне по-человечески жаль Пу-и,
Ты бы у меня запрыгал прямо как конь
Попирая подкованными копытами пустоватое нутро в грудной клетке
И в щелевидном черепе под спущенной каучуковой маской
Взбивая тонкий прах на тамошних проезжих дорогах.

Тебе польстило бы мое внимание
Но я глубоко презираю подобные приемы…

Достаточно ясно сформулировано – не так ли? Поэтому не ждите удара в лоб – расхожее мнение читателя – дескать, на блюдечке подай, – выдаёт его ленивые мозги с головой, но вспомни он, что “чтение есть соучастие в творчестве”, что обрести можно лишь вникнув, –
перед ним постепенно развернётся – не грандиозно-громогласно-глубокомысленно-
претенциозно-страдальческий, нет, но куда существенней! – полный живой выдумки, многогранный мир.

“Так какого же отечества отчасти – его отец?” Нам намекают:

Если подвергнуть имеющуюся землю
Сильному воздействию огня
Она станет прозрачной проникновению света.

Из вышеприведённых отрывков любому станет ясно насколько отличны эти формы от общепринятых, насколько нетривиально может быть подана та или иная мысль, насколько необходимо идти своей тропой. Но круг интересов А.Волохонского отнюдь не
ограничивается вопросами, решение которых уводит в смежные области эстетики и культурологии, как может показаться по прочтенииСобора в Шартре, Венка
Серебряному Веку, тех жеАористов Обветшалого. Диалог же – назовём его условно
диалогом одинокого и изгнанника (см.Хвалы бедуинав поэмеПустыня, а также
стихотворенияПлач и Корабль.) – не самоцель, хотя и один из стержней его поэтики.
Искусство поэта богаче, примерАиста, я думаю, достаточно красноречив, чтобы это
утверждать, но приведу ещё один –Вид на озеро.

Стоит гора, по ней течет река
Кого благодарить за эти танцы
<...>
Течет река, гора стоит под ней
Толкая воду неподвижным телом
Кто дал ей быть, расставив скалы пней
По простоте искусством неумелым?

Вспоминается при этом тютчевское “С горы скатившись, камень лег в долине. / Как он
упал?..” НоВид на озеро– своего рода прорыв, мы наблюдаем смещение акцента с
тютчевского “Как он упал?.. / Сорвался ль он с вершины сам собой, / Иль был низвергнут мыслящей рукой?” (Вариант: “низринут волею чужой”), выраженного у Волохонского
вопросом “Кто дал ей быть…”, на:

Над обнаженной музыкой горы
Река пиликает еще одной музыкой –
Кому ж это пришло еще игры
Добавить врозь с пейзажем двуязыким?

Дважды “еще” тут не случайно второе напластовывается на первое, словно
навязывая читателю идейную закономерность их употребления, – Тютчева интересует
сам факт скорее, Волохонский же, опираясь на это “как?-кто?”, подмечает всё
многообразие картины, и мудрая изобретательность её Творца, масштаб этой
изобретательности озадачивает вдвойне – красота антоним случайного, она таит в себе
закон. Заключительное двустишие отсылает нас к источнику:

Чья мысль была однако столь тонка?
Стоит гора. По ней течет река.

Но это не просто дань Тютчеву, мы уже знаем что в этом китайском пейзаже (тушь,
XII в.) скрыто: истинный поэт – язычник, а мир язычника многолик, но единосущен.
Кстати,Вид на озеро– блестящий пример того, как легко и самобытно раскрыта тема
заданного образца, не умаляя его достоинства (а кто помнит сколь неуклюжа концовка тютчевскойПроблемы?), как свободная разработка темы позволяет обогатить её
находками, она обретает иное, более подробное звучание, и… “река пиликает еще одной музыкой”(3). С целью расширить представление читателя о поэте, я приведу несколько
строк из поэмыДвое:

<...> Возможно ли тайком
Вершить великое? Всегда бывает пена
Шипит ли чай, родилась ли звезда
Цветочек мал, но пахнет резеда
Нескромно вторя воздуху вселенной
Рычит комар, вонзая храбро зуб
И воет ветер, зная про грозу.

Французский летчик Сент-Экзюпери
Прекрасно говорит на эту тему
Он много раз об этом говорил:
Стремленье ввысь всегда рождает пену
И много хладнокровных Афродит
Со временем та пена породит.

Нужен ли комментарий? Или, может, удалось комупрекрасней говорить на эту тему?..

Мне часто приходилось слышать о недоступности поэзии Волохонского. Есть и другое
мнение: всё это слишком умозрительно, а значит не поэзия. Сторонникам последнего,
очевидно, подавай рифмованные блоки “со всем стоячим и бегучим такелажем” – и
впрямь, какое-такое чудо, когда бытие (или сознание?!) так трагично! То ли дело:

Ну, вроде бы рыли канаву
и
в тачках возили песок.
Да вот не попёрло, шалава –
с рогатки свалили: в висок.

Конечно, бездна смысла – чем не Лермонтов, и заметьте как преобразился рогатый сукМцыри!..

Касательно же пресловутой недоступности поэзии Волохонского, то трудность
восприятия зачастую связана с тем, что привычный ассоциативный строй мышления и
потому выверенные, казалось бы, мерки здесь неприменимы. Однако новое – враг старого
в новом. Ещё Андрей Белый в своё время утверждал, что живая культура революционна
по духу, а это означает – консервированная кровь отдаёт мертвечиной.

– Допустим, – согласится въедливый читатель – только не совсем понятно:
расписывают тут нам некое новое, да всё важными словесами, – а что это за конфекта
такая – новое?

Рискну пояснить ряд моментов. Бывают темы изъеденные червями – эта рухлядь мало
кому интересна, но есть темы, изжившие себя в рамках определённого сознания. Культура
сегодня синоним захвату. Новое в искусстве ничто иное как другой язык-мышление, – это
касается и мировосприятия в целом, и таких подробностей как синтаксис, экскурсы в иные, раннее не испытанные области-темы и т.п. – это в первую очередь попытка создать из
ничего и в последнюю очередь спекуляция прошлым. А раз уж мы о незнакомом
ландшафте, то разумеется, литературный атлас – не географический, виды с Карачи на
Яффо теперь мало кого удивят: рассказанное (показанное) должно стать достоянием речи,
а не очередной открыткой в семейном альбоме, другими словами – какДельфинподан куда важнее самого факта, что это дельфин, а не осина. Чтобы хоть как-то проиллюстрировать
свою мысль, я остановлюсь подробней на изумительной поэме Анри Волохонского
Взоры Нежд, оставляя нетронутымиАрфу ХерувимаиПустыню– закоулки неведомых
садов. Но – послушаем:

Когда Саладин с войском покидал Каир
Народ взошел прощаться с площадей
И лица обращенные к вождю
Застыли в ожидании
Усеяв минареты и столпы,
Как суфий вдруг сквозь грязный шелк толпы
Пред голубой металл воинственных надежд
Возник – и крикнул весь в тоске своей глубокой:
– Наслаждайся взором волоокой Нежд
Наутро не увидишь волоокой.

И Саладин стремительно ушел навстречу им.
Тогда еще не дрогнул алый Лузиньянов стан
И тамплиеры пьяные от жажды держали строй
Иль правя вероломного Рейнальда головой
Ходили морем грабить двери Джидды
И караваны что везли зеленый камень с медных копей
И с огненной главой и медным сердцем льва
Король не гнал за строем строй стрелков
из-под скрещенных копий
А голос тот звучал в мечте его надежд:
– Наслаждайся взором волоокой Нежд.

Стоит обратить внимание на арсенал средств, используемых поэтов. Здесь и
классически ясные тропы (“в тоске своей глубокой”, далее будет “высокую грусть”),
уверенно вправленные в общий колорит, и характерный для Востока “грязный шелк
толпы”, и парадный “голубой металл воинственных одежд”. В конце четвёртой строки – выжидающая пауза, необходимая, непринуждённо достигнутая (дактилическое окончание
в противовес предыдущим), вот оно – мастерство. “Как суфий вдруг сквозь грязный шелк
толпы / Пред голубой металл воинственных одежд / Возник…” – герой продрался, слышно
как цепляется, чуть ли не рвётся его одежда – “вдруг сквозь… шелк… пред” – уже на
выдохе – “Возник”, и с силой – “и крикнул весь в тоске своей глубокой” – нету слов
проще, тон чистый, ни тени срыва. Вторая строфа – изменчивый ритм колышет ткань
поэмы, здесь появляется второй – исторический пласт. До непосредственного
столкновения ещё далеко, нам дают фон, эпоху. “Иль правя вероломного Рейнальда
головой” – исчерпывающая по содержательности строка – разворот, о строе и речи быть
не может. “Ходили морем грабить двери Джидды” – полотно художника 17–18 столетий,
это “морем” создаёт и дополнительный эффект – вид бушующей толпы воинов, опьяневшей
от собственной силы(4). Ниже: ощеренное остроконечными зубцами смертоносное войско, сверкающие металлические наконечники “…стр… стр… стр… скр… копий”(5). А вот предпоследняя строка во второй строфе – удвоение настолько затасканных и в то же время эфемерных понятий, что сегодня боятся, старательно избегают их, достигло своей цели – первозданной яркости их значений. Далее:

И зазвенела чаша под чалмой
И пала об пол сабля асасина
И отвернулся Азраил немой
От лика Саладина
Перед сухим пером убийцы влажных вежд.
Наслаждайся взором волоокой Нежд.

Незнакомому с реалиями может показаться, что данный текст – недоступный шифр. По рассмотрении, однако, начинаешь улавливать здесь характерное для литературно
обработанных сказаний отступление, где в тоне барда появляется первое но (своего рода:
но – жребий брошен). Драматизированное описание (тройное “и” накала) находит
развязку в непонятной сходу, повисшей корнями в воздухе строке, – рефрен тут – опора:
поэма обнаруживает философский подтекст. Но о чём же здесь речь? О неудачном
покушении на султана – спасла “чаша”, надеваемая на темя под чалму – ангел смерти
Азраил не у дел: “Наслаждайся взором волоокой…”

В четвёртой главкеВзоров Неждисторический план поэмы полностью развёрнут:

Труби в победоносный Хеттский Рог
И празднуйте в заиорданских замках
Подземный ангел роз кровавых строк
Считает прибыль на железных франках

Померкли на плащах блестящие кресты
И не пронес по галилейским водам
Воды средь битвы пыльной пустоты
Свободы в прибережный форт Раймонда

Хермона льда отведал пленный Ги
И – по заслугам – сталь Рейнальд неверный
Чья голова в руках его слуги
Молчала ныне с горечью безмерной
Немея знаньем смерти в слух невежд:
– Наслаждайся взором волоокой Нежд.

Здесь рефрен обретает стальную твёрдость убеждения, скрытое стало явным, и нежное
имя олицетворяет собой не пленительную женственность одалиски, не облик родного
города и не чары мечты, а скорее таинственный образ воплощённой мудрости. Хочу
также обратить внимание читателя на эпическую поступь поэмы, на художественную
силу предшествующих рефрену строк, или – первое четверостишье – на блестящее
владение оружием омонимии, или – во втором четверостишье – на использование
звукового образа, который о взвихренном столкновении двух сил (конниц, религий,
культур) даёт более верное представление, нежели многословные описания.

Решающая, пятая строфа:

– Наутро не увидишь волоокой
Смолк голос суфия в небе Каира
И плакал от счастья Саладин наслаждаясь красотой битвы
Которая не принесла ему победы
Счастья – и лишь высокую грусть
Побежденному повелителю Иерусалима
Тогда еще приносили масличные ветви на что-то надеясь
Но и Саладин никогда вновь не увидел утро Каира
Ибо «жемчужины лик скрыл темный локон»
И рек он ступая на мост острейший края отточенной меди
– Наутро не увидишь волоокой.

Первое с чем сталкивается читатель – это отличие строфы от предыдущих, её окаймляет
стих, нигде кроме начальной строфы не встречающийся, тем не менее составляющий в
сочетании с рефреном некий костякВзоров Нежд, монаду мысли. Нетрудно также
заметить, что поэма здесь как бы возвращается на миг к своим истокам. Очевидно, в этой
строфе и развязка, и если мы не находим тут резюме, то лишь потому, что она (строфа)
завершает собой сказание о Саладине, т.е. ею завершается поэма в поэме. Минуя хронику изложенного – цитата: “Нет необходимости говорить, что в таком контексте важна не историческая точность, а то самосознание, которая данная структура стремится
выразить”(6), – остановимся на том, как подана смерть султана. При всей лаконичности
описания, кажущейся небрежностью (а кому и заумью), детализация самая скрупулёзная:
“мост острейший края отточенной меди” – нелишне отметить сколь многозначительно это
“ступая на мост”; походя укажем – никакого нажима, надсада, на слух и не улавливаешь
почти изменения в интонации, автор как будто не заинтересован впечатлить, тем более – шокировать. Может показаться, что речь тут не просто о смерти вождя, а о
самоубийстве – настолько напрашиваются ассоциации с мечом или подобного вида
оружием. Но Саладин умер своей смертью – тем не менее, используемые в этом стихе
средства, при всей красоте и глубокомыслии – не просто метафора. Одно из
распространённых в мусульманском мире преданий, возникшее до объединения арабов
под эгидой полумесяца, гласит: в Рай ведёт мост Сират – тоньше волоса, острее меча.
Праведники свободно идут по мосту, грешники срываются в пламя Геенны.

После такого открытия возникает вопрос –Взоры Нежднесомненно стилизация (в
чём убеждает нас построение поэмы, стилистика и такая подробность как 9-й стих в
пятой строфе), но стилизация ли ради самой стилизации(7)? Если учесть, что поэма
помещена в центральный раздел “Стихотворений”Йог и суфий, если принять во
внимание сколь пронзительна заключительная, седьмая строфа поэмы, если вспомнить,
что поэт – автор комментариев к Сефер Йецира и Апокалипсису Иоанна, то остаётся
только признать: книга “Стихотворения” Анри Волохонского целокупна как мир, и
Взоры Нежд– одна из блистательных граней этого выдающегося, многоликого,
крепкого целого.

__________________________________

(1) Это отнюдь не означает, что глина у всех разная, глина-то одна, да вот руки – то
правая, то левая.
(2) Аорист – форма глагола в греческом, означающая действие в его развитие или
пределе. Греческим грамматикам представлялась не обладающей временной
соотнесённостью.
(3) Любопытная деталь – в стихотворении, несмотря на его название, об озере ни слова.
И – не могу удержаться – ни тени дидактики, мудрое простодушие, в отличие от Тютчева, который ворочает мозгами по-немецки, тоже мне созерцатель.
(4) Как известно, Рейнальд Шатильонский, князь Антиохийский, был любителем
опасных затей. Ещё до получения княжеского титула он совершил разбойничий набег на
Кипр, позже побывал в плену у сельджуков. По освобождении из плена этот сорви-голова
делал вылазки в Египет и даже в Аравию (там-то и находится Джидда). Ограбив однажды караван, в котором находилась сестра Саладина, навлёк на себя нападение султана. В
битве при Хиттине (1187) в Тивериадской долине (см. 4-ю частьВзоров Нежд) был
пленён и обезглавлен Саладином собственноручно.
(5) Интересная подробность: во время битвы при Яффо с Ричардом Львиное Сердце
Саладин наблюдал как алая конница короля отступала по защиту выдвинутых,
скрещённых для образования проходов, копий пехоты, на смену коннице через эти же
проходы вышли лучники, одетые в зелёное. Говорят, Саладин плакал, тронутый красотой
зрелища (см. 5-ю частьВзоров Нежд).
(6) Эти слова принадлежат учёному-востоковеду Г.Э. фон Грюнебауму.
(7) В своё время, в САЛАМАНДРЕ, я не поделился важной информацией, умолчал, что называется зря. Но пробел восполнить не поздно. Дело в том, что А.Волохонский
ссылается на известную историю об одном суфии, основательно забытом, от которого
остались только две строки. Именно те самые, обозначенные мною в качестве “монады
мысли”. По этим двум строчкам поэт «воссоздал» поэму. Впрочем, ещё в РОССЫПИ я
намекал на этот факт, но люди в большинстве своём невнимательны, проезжают мимо.

(Статья написана в 1985 году. Опубликована в альманахе «Саламандра», Т.-А., 1987. Несмотря на
некоторые прорехи, я перепечатал статью, не подвергая её глубокой редактуре. Разумеется, опечатки
по возможности были выведены и внесены кое-какие уточнения, в частности, см. прим. выше).

http://amkob113.narod.ru/tarasov/trs-1.html