Когда говоришь об Александре Викторовиче Степанове, на ум приходят даосские истины.

«Говорящий не знает – а знающий не говорит». Не эта ли фраза так хорошо описывает то обилие текстов об искусстве, что окружает нас сегодня?

Александр Викторович долго молчал. Список его трудов, за исключением статей, долго ограничивался книгами о Дюрере и Кранахе, да двумя трудами по истории искусства Возрождения. В последние годы он заговорил: одна за другой вышли в свет «Феноменология архитектуры Петербурга», «Театр эллинского искусства», «Очерки поэтики и риторики архитектуры», только что опубликовано «Барокко» и сразу стало понятно – говорит знающий.

«Верные слова не изящны. Красивые слова не заслуживают доверия». Александр Викторович не поддается соблазну «говорить красиво», не заигрывает с беллетристикой. В его текстах – и цифры, и имена и специальные термины – все, что способно отпугнуть поверхностного читателя. Сначала кажется, что перед тобой текст строгого, даже сухого академического профессора. Он сдержан, интеллигентен, говорит тихим голосом. Но начинаешь вчитываться – и текст расцветает неожиданными метафорами, личными воспоминаниями, парадоксальными идеями - и вот, на губах профессора играет улыбка.

«Пробуя на вкус, не думай о том, что считается вкусным». Автор равнодушен к модным доктринам или актуальным дискурсам, не попадает и в ловушку историцизма, равно открыт к восприятию Стоунхенджа и аэропорта, Петербурга и Египта. Его главный метод – вчувствование, вдумывание, проживание. В центре внимания феномены - вещи как таковые.

«Не выходя со двора, можно познать мир». В последних книгах Степанова нет иллюстраций. И пусть это, кажется, не столько желание автора, сколько продиктованное экономическими соображениями решение издателей, именно оно ярче всего раскрывает важное свойство тестов Александра Викторовича, которым обычно обладают произведения художественной литературы – способность творить свою реальность.

По прочтении краткого очерка о храме или офисе – тебе и не требуется иллюстрация – все здание встает перед мысленным взором. И даже если его облик иногда остается недостаточно ясен – отчетливо осознается образ, идея, феномен. И, вместе с тем, что-то остается недосказанным, словно подернутым дымкой, напоминая о том, что «Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя».