Книги

Андрей Белый в 1900-е годы: Жизнь и литературная деятельность. М.: Новое литературное обозрение, 1995.

Этюды о Блоке. СПб.: Изд-во Ивана Лимбаха, 2000.

Символисты вблизи. Статьи и публикации (совм. с С. Гречишкиным). СПб.: Скифия; Талас, 2004.

Русские символисты: Этюды и разыскания. М.: Прогресс-Плеяда, 2007.

Андрей Белый. Разыскания и этюды. М., Новое литературное обозрение, 2007.

См. полную библиографию, составленную Т. Павловой, в сборнике в честь 60-летия А. В. Лаврова «На рубеже двух столетий» (М.: Новое литературное обозрение, 2009).

Несостоявшийся юбилей андрея белого (1)

В воспоминаниях о Белом поэта П. Н. Зайцева, в 1920-е гг. – его друга и ближайшего помощника по литературным делам, со­держится лаконичное сообщение: «Весной 1927 года исполнялось 25-летие творческой деятельности А. Белого. В кругу близких к нему друзей возникла мысль отметить эту дату, но это пришлось от­менить. Чествование не состоялось».

В апреле 1902 г. Борис Николаевич Бугаев вошел в литерату­ру: под маркой издательства «Скорпион» была опубликована «Сим­фония (2-я, драматическая)» Андрея Белого – книга, наделавшая немало шуму и сразу поставившая имя ее автора в ряд наиболее известных и наиболее одиозных имен российских «декадентов». Десять лет спустя это событие было специально отмечено в печа­ти – заметкой Э. К. Метнера «Маленький юбилей одной странной книги (1902–1912)», в которой подчеркивалось, что «год издания этой первой книги Андрея Белого должен быть отмечен не только как год появления на свет его музы, но и как момент рождения своеобразной поэтической формы». Статья Метнера – вероятно, единственный случай «календарного» чествования Андрея Белого на страницах печати, состоявшийся при жизни писателя.

В 1920-е гг., однако, устраивались юбилейные мероприятия применительно к знаменательным датам в жизни других «живых классиков» символистского поколения. В параметрах официально­го советского празднования прошло 50-летие со дня рождения Ва­лерия Брюсова: чествования продолжались два дня – 16 декабря 1923 г. в Российской Академии Художественных Наук и 17 декабря в Большом театре; оба мероприятия были отмечены активным при­сутствием А. В. Луначарского (председательствовавшего на первом заседании и открывавшего своим докладом второе) и значимым отсутствием многих лиц, теснейшим образом связанных с Брюсовым на протяжении ряда лет его литературной деятельности. Совсем иную тональность имело проведенное два месяца спустя юбилейное чествование Федора Сологуба по случаю 40-летия его литературной деятельности; подготовлено оно было с размахом (в архиве Сологуба сохранились десятки приветствий от различных творческих союзов, научных и культурных обществ, объединений, издательств, театров и т. д., а также множество индивидуальных поздравлений) (2) и проведено 11 февраля 1924 г. в Государственном академическом драматическом театре (бывшем Александринском). Не имевший никаких примет «государственного» мероприятия, – помимо приветствий, чествование состояло из выступлений А. Л. Волынского («Слово о Сологубе»), Е. И. Замятина («О прозе Федора Сологуба»), Анны Ахматовой («Петербургские поэты – Федору Сологубу»), Б. М. Эйхенбаума («Поэзия Федора Сологуба») и из концертных номеров, – юбилей Сологуба был отмечен по­следовательной внешней политической индифферентностью, под­разумевавшей скрытую, молчаливую оппозицию режиму; чество­вание писателя стало формой демонстрации сил и внутренней сплоченности творческой интеллигенции. Достаточно привести лишь одно из многочисленных приветствий Сологубу, чтобы уло­вить стилевые и смысловые обертоны чествования; это – привет­ствие от группы «петербургских поэтов», подписанное Бенедиктом Лившицем, Конст. Вагиновым, В. Зоргенфреем, Вл. Вейдле, Анной Радловой, М. Лозинским, М. Кузминым, Мариэттой Шагинян, Вс. Рождественским, Ю. Верховским и др. (всего 29 подписей); первая подпись под текстом – Анны Ахматовой, приветствие на­писано ее рукой, и весьма вероятно, что она непосредственно уча­ствовала в составлении его текста:

«Дорогой Федор Кузьмич!

Петербургские поэты хотели бы выразить Вам сегодня свою безграничную признательность. Никогда Вы не были для них толь­ко наставником в ремесле и образцом для литературных подража­ний; Вы были и Вы будете всегда чем-то бесконечно большим: высоким примером, высоким воплощением поэзии. У Вас не только учились писать стихи, у Вас учились быть поэтом. Вот почему поэты полюбили Вас; они полюбили Ваш мир, тот, который Вы создали, – беззаконный, хрупкий и волшебный; они верят в него, они знают, что в нем правда и что она сильнее всякой действитель­ности. И они приносят Вам не холодное восхищение, не профес­сиональную дань Вашему несравненному мастерству, но иную глу­бокую веру, иное, безусловное согласие. Всему неисчерпаемому богатству Вашего искусства, всему, что в нем не перестает радовать, волновать и мучить, всему, что в нем живет и будет жить, они хо­тели бы ответить сегодня своей благодарностью и своей любовью» (3).

Подобных коллективных действий, посвященных писателям из «бывших», после юбилея Сологуба уже не было. Полтора года спу­стя, в конце 1925 г., 20-летие литературной деятельности М. Кузмина было отмечено лишь выпуском малотиражной брошюры и двумя собраниями отнюдь не публичного характера: юбилей полу­чился, по слову Кузмина, «домашним». А еще через два года даже скромный «домашний» юбилей Андрея Белого не состоялся. Меж­ду 40-летием литературной деятельности Федора Сологуба, тор­жественно отпразднованным в Александрийском театре, в при­сутствии сотен зрителей (билеты на вечер продавались в кассах театра), и 25-летием литературной деятельности Андрея Белого, о котором не вспомнил никто, кроме близко знавших его людей, про­шло всего три года; за это время в стране не было никаких новых резких переломов и сдвигов, осуществлялся нэп, провозглашенный «всерьез и надолго», однако уже самый факт сравнения этих двух юбилейных «чествований» – точнее, чествования и нечествова­ния – писателей, сопоставимых по своему масштабу и своей роли в истории русской литературы, позволяет судить, насколько карди­нальными и необратимыми были подспудно происходившие изме­нения в социально-политической ситуации, в общественной жиз­ни и массовой психологии, насколько более конденсированной и удушливой стала общая тоталитарная атмосфера.

В философеко-автобиографическом очерке «Почему я стал символистом и почему я не перестал им быть во всех фазах моего идейного и художественного развития» (1928) Белый писал: «...в день 25-летия со дня выхода первой книги (в 27-м году) несколько друзей боялись собраться, чтобы собрание не носило оттенка об­щественного, ибо в месте "общественность" и "Андрей Белый" стоял только безвестный могильный крест». «Несколько друзей» – это прежде всего упомянутый П. Н. Зайцев в Москве и царскосел Ива­нов-Разумник (Р. В. Иванов), ближайший друг Белого и его спод­вижник по петроградской Вольной Философской Ассоциации («Вольфиле»), закрытой властями в 1924 г. Белый, однако, неточ­но характеризует ситуацию, складывавшуюся вокруг его юбилея: в первую очередь он сам оказался решительным противником каких-либо мероприятий, с этим связанных; друзья же Белого, напротив, были озабочены тем, чтобы по достоинству почтить писателя – хотя бы и в самой приватной обстановке.

О подготовке к празднованию свидетельствует письмо П. Н. Зайцева к Иванову-Разумнику, отправленное в преддверии юбилейной даты; безусловно, его содержание было согласовано с К. Н. Васильевой – спутницей жизни Белого после возвращения писателя осенью 1923 г. на родину:

Москва, 19 февраля 1927 г.

Глубокоуважаемый и дорогой Разумник Васильевич!

Очень жалею, что не довелось увидеться с Вами и в послед­ний недавний Ваш приезд в Москву (4). А ведь мы с Вами были соседи: моя квартира в Старо-Конюшенном д. № 5, кв. 45, рядом с С. Д. Мстиславским.

Кл<авдия> Ник<олаевна> говорила мне о Ваших планах от­метить 25-летие лит<ературной> деятельности Бор<иса> Ник<о­лаевича>.

Мы здесь – Кл<авдия> Ник<олаевна> и еще несколько близ­ких к Б. Н. людей – также подумали об этом. И вот к чему мы пришли.

Публичного, широкого чествования устраивать нельзя. Сам Бор<ис> Ник<олаевич> отнесется к нему отрицательно. А затем есть опасения (и справедливые!), что оно вызовет дурной шум со стороны «добровольцев», стоящих на охранном посту русской ли­тературы, и всякого рода «левых ребят». И, наконец, такое чество­вание невольно и неизбежно будет вставать в сознании самого Бор<иса> Ник<олаевича> и чествующих его, как образ и подобие Коробкинского юбилея, столь мастерски им описанного (5).

Я осенью очень осторожно пытался поговорить с Б. Н.; он зама­хал на меня руками. Такое же ощущение невозможности открытого юбилея испытала Кл<авдия> Ник<олаевна>. И затем оно (т. е. че­ствование) может обернуться неприятно, неположительно для Б. Н.

По этим соображениям мы в Москве пока решили воздержать­ся от открытого чествования. Я не знаю, в какой форме предпола­гаете Вы организовать его в Ленинграде. Но если Москва узнает, что Вы собираетесь чествовать Б. Н., то здесь это, конечно, подхва­тят, не могут не подхватить хотя бы из приличия, – и станут тоже что-нибудь организовывать. А при той разношерстности, какой отличается литературная московская среда наших дней, из такого празднования для Б. Н. ничего хорошего не проистечет, многие лица ему будут ненужны и встречи с ними неприятны.

Наше общее мнение таково, что с юбилеем широким и публич­ным надо повременить, до осени хотя бы.

Пройти, однако, молчанием этот юбилей нельзя. И у нас вот какие планы имеются на этот счет.

Мы в Москве предполагаем устроить в марте месяце в кругу своих, близких у М. А. Чехова (6) закрытый вечер – для 25–30 че­ловек. Будут сделаны доклады о Б. Н., артисты прочтут его произ­ведения, участники вечера поделятся воспоминаниями. Затем Б. Н. будут поднесены в подарок полные собрания сочинений Пушки­на и Гоголя, ему очень нужные для работы и близкие внутренно.

Широкая публика и газетчики об этом вечере знать не будут и не должны. Вечер мы предполагаем устроить в середине марта.

Мы полагаем, что такого рода вечер будет Бор<ису> Николае­вичу приятен и во всяком случае приемлем для него.

Кроме того, этот вечер даст нам возможность судить, насколь­ко возможно осуществить чествование в широких размерах, пуб­лично. И тогда такое чествование мы организуем осенью.

Теперь же можно начать лишь подготовку к нему, независимо от того, удастся провести его целиком или нет.

Нужно, чтобы осенью в журналах «Красная Новь», «Новый Мир», «Печать и Революция», «Звезда» и др., а также по возможности в газетах появились статьи о писательском пути Б. Н. и о его творчестве. Здесь в Москве хотят писать о Б. Н.: Б. Л. Пастернак, А. К. Воронский (7), надо еще кому-нибудь поручить, сговориться твердо с журналами. Статьями будет подготовлена почва для че­ствования. А если Б. Н. все же будет тверд в своем решении не принимать участия ни в каком публичном торжестве, то эти статьи все же сделают свое дело. Кроме того, в Союзе Писателей, в Акад<емии> Худ<ожественных> Наук и в других литературных учреж­дениях и организациях могут быть организованы большие вечера, посвященные творчеству Б. Н., а также можно было бы подумать о каком-нибудь значительном подарке, организованном на отчис­ления этих учреждений и организаций (в частности, Б. Н. нужна – очень – пишущая машинка!).

Я полагаю, что и у Вас, дорогой Разумник Васильевич, весной будет также очень тесное чествование. А осенью возможно будет объединить Москву и Петербург в этом деле.

Подготовку же можно начать и теперь. Можно было бы в сущ­ности подумать даже и о сборнике. Но боюсь, что это не очень удачно: – о живом – сборник!..

Очень хочется знать, что Вы думаете обо всем этом. Буду ждать от Вас ответа. Надеюсь, Вы с ним не замедлите. О нашем весеннем вечере извещу Вас своевременно. И скоро.

Крепко жму руку.

Искренно уважающий Вас П. Зайцев.

Из этого письма видно, что проведение литературного юбилея Белого его друзья поначалу задумывали весьма широко – даже с участием ведущих литературных журналов; речь шла о подготовке значимого общественного события. Правда, возникали опасения относительно реакции на задуманное чествование со стороны «сто­ящих на охранном посту русской литературы» и «левых ребят» – т. е. «рапповцев» (журнал «На литературном посту») и «лефовцев», наиболее непримиримых по отношению к «буржуазным» писате­лям и «религиозным мистикам».

Развиться этим широким замыслам решительно воспре­пятствовал сам Андрей Белый – о чем свидетельствует письмо К. Н. Васильевой к Иванову-Разумнику, отправленное четыре дня спустя после приведенного послания Зайцева. В письме идет речь о сроках намеченного приезда Белого к Иванову-Разумнику в Дет­ское Село, которые, видимо, были предварительно согласованы во время пребывания Иванова-Разумника в Москве в январе 1927 г. В письме к Белому от 20 февраля 1927 г. Иванов-Разумник напо­минал: «...кончаю просьбой: сдержать свое обещание и побывать у нас в марте – апреле»; март–апрель совпадали с «юбилейными» днями; Белый же, как извещает Иванова-Разумника К. Н. Ва­сильева, хотел перенести приезд в Детское Село на более отдален­ный срок:

23 II <19>27. Кучино

Милый Разумник Васильевич!

Боюсь, что решение Б. Н. приехать к Вам летом будет для Вас наименее удобным. Я сама узнала об этом только вчера и огорчи­лась: ввиду всего, о чем мы с Вами говорили. Ведь лето, это как раз то, что мы исключали, когда обсуждали время поездки. Я несколь­ко раз пыталась говорить о поездке весной, до окончательной усад­ки за II том Москвы (8). Но всегда неудачно. И опасаясь, чтобы не вышло хуже, замолкала. Мне было бы грустно, дорогой Разумник Васильевич, если бы Вы подумали, что я участвовала в этом реше­нии. Я почти оправдываюсь перед Вами и перед всеми Вашими друзьями: Дм<итрием> Мих<айловичем>, Ел<еной> Юл<ьев-ной>, Спасскими (9) и т. д. Потому что знаю, как всем это будет гру­стно. Есть еще возможность, если Вы настоятельно напишете, что летом Вам неудобно. Я уже сказала Б. Н. что-то в таком роде, на­поминая ему, что ведь: «Разумник Васильевич ждет Вас весной, что летом, может быть, у него другие планы». Хуже всего, что настоя­щей причины сказать нельзя. И в этом присоединяюсь к словам П<етра> Ник<аноровича> Зайцева. У Б. Н. буквально ужас перед даже мыслью о «чествовании». И если бы у него было подозрение, что его ждет у Вас, он никогда, ни за что не поехал бы. Знаю это наверное, потому что пыталась заговорить с ним на эту тему. По­следовал страшный крик, бег по комнате, волненье, упомянулось имя Коробкина... (Так что пришлось все быстро прекратить и сва­лить на Петра Никан<оровича>, который, к счастью, действитель­но осенью еще говорил с самим Б. Н. о исполняющемся 25-летии его литературной работы.) «Откуда это Вы взяли, с чего? как это в голову Вам пришло? Какой юбилей?» – понесся на меня поток и ураган, когда как-то после обеда мы благодушно переговаривались в темноте через дверь и я «беззаботно» спросила: «А как же юби­лей?» – «Какой юбилей? Вы спите, что ли? О чем это Вы?» – Ра­зумник Васильевич! милый! верьте: не преувеличиваю. И очень прошу, именно из любви к Б. Н. отступите от «традиции». Ведь «внешнее» нужно там, где нет внутреннего. И неужели Вы думае­те, что Б. Н., который так чуток и так живет сердцем с теми, кого он любит, не почувствует Вашего горячего желания отметить и внутренно торжественно пережить этот год – годовщину его вы­ступления «в мир». И не думаете ли Вы, что отказ его ехать теперь есть бессознательная реакция на задуманное Вами? – Пишу все это и знаю, что все же Вы огорчитесь. Повторяю: может быть, еще уда­стся изменить планы Б. Н., если Вы напишете определенно, что Вам неудобно лето. – Простите, что все письмо наполнено одним. Но я не умею коротко выражать своих мыслей. Особенно же в та­ком трудном для меня случае: невольно чувствую себя виноватой и оправдываюсь. От этого как-то грустно. Всего, всего лучшего от всего сердца желаю Вам, Разумник Васильевич, а также Варваре Николаевне и Инночке. Шлю горячий привет.

Кл. В. (10)

Болезненная реакция Белого лишь в малой мере могла объяс­няться его чрезмерной скромностью или нелюбовью к торжествам (когда осенью 1921 г. в «Вольфиле» было устроено подобие чество­вания перед его отъездом за границу, это мероприятие не вызвало у него отторжения) (11). Безусловно, Белый более всего опасался «юбилейными» напоминаниями о себе спровоцировать встречный поток оголтелой критики со стороны различного толка «левых ребят» и их высоких государственных покровителей, и эти опасения не были лишены оснований. В книге Л. Троцкого «Литература и революция» (1923) творчество Белого было подвергнуто уничтожа­ющему разбору, а сам писатель объявлен «покойником», который «ни в каком духе <...> не воскреснет»; оценка, высказанная вто­рым лицом в государстве, недвусмысленно указывала на то место, которое отводилось Белому в современной литературной жизни. А среди юмористических фельетонных поделок можно было прочесть эпиграмму на Белого, которая прозвучала бы весело и безобидно, если бы не ее зловещий исторический фон:

Я вынужден признаться:
Быть нужно очень смелым,
Чтобы открыто Белым
Меж красных называться...

За месяц до надвигающегося юбилея Белый писал В. Э. Мей­ерхольду (5 марта 1927 г.): «Так, как поступили со мной, хуже рас­стрела: живого , полного энергии человека, заживо закопали. Но он из своего гроба создал себе новое воскресение; он вышел из социаль­ного гроба в отшельничество, уселся за книги, за мысли. И стал еще живей, чем прежде». «Отшельничество», «катакомбное» творче­ство Белый осознает как единственно возможный для себя способ существования в современности. С публичными юбилейными ме­роприятиями это было несовместимо.

К доводам общего характера добавлялись и частные – хотя и весьма весомые по тем временам – аргументы. Об одной из суще­ственных причин своих опасений Белый поведал Иванову-Разум­нику несколько месяцев спустя (в письме от 21 августа 1927 г.): «..."некие" о "неком" выразились в Ленинграде следующим обра­зом: "Вот он приедет в Ленинград к своему 'юбилею', мы его и..." И – так далее; во-первых: миф о моем "юбилее" возник так: перед отъездом в Батум получил из Ленинграда телеграмму, в которой были теплые слова ко мне по поводу 25-летия с дня выхода "Сим­фонии", на что я ответил письмом, в котором благодарил адресата; адресат же был изъят из употребления; Шпёкины передали пись­мо, куда следует (12); и какой-то безответственный субъект из "ОГПУ" грозился тем, что, вот, я приеду на какой-то "юбилей", а меня де и... того: ждет "юбилей" sui generis <...> безответственному агенту "ГПУ" еще придет в голову меня ловить у Вас; поди, – распутывай эти узлы; лучше уже мне не ехать в места, где существуют дефекты ап­парата в столь важном учреждении, как "ГПУ", где сидят субъек­ты, у которых руки коротки протянуться в Москву и которые по этому самому, присев на корточки за углом Вашего дома, сладост­растно ждут "счастливого случая": появления меня в "сферу их рай­она" ». Едва ли Белому тогда, в случае его приезда в Ленинград, угрожал арест или ожидали какие-либо серьезные неприятности, но, разумеется, интерес к «юбилею» со стороны карательных орга­нов дополнительно побуждал погрузиться в «катакомбы» и свести на нет любые формы и способы задуманного чествования.

П. Н. Зайцеву Иванов-Разумник ответил уже по получении приведенного письма К. Н. Васильевой — 9 марта 1927 г.:

«Мы, "питерцы", совершенно согласны с Вами, москвичами, что по разным причинам нежелательно и несвоевременно устраи­вать широкое публичное чествование Б. Н.; мы думали ограничить­ся здесь двумя-тремя "закрытыми" заседаниями и собраниями. Теперь, когда выяснилось, что весною Б. Н. не попадет в Питер (сам он и Кл<авдия> Ник<олаевна> писали мне на днях об этом), быть может, самым целесообразным было бы "нам" примкнуть к "вам", приехать вдвоем-втроем в Москву и принять участие в Ва­шем московском чествовании <...>

Я уже писал Кл<авдии> Ник<олаевне>, что к осени мы выпус­каем здесь книжку – библиографию произведений Б. Н. с неболь­шой вводной статьей "юбилейного" характера. Мысль о пишущей машине – очень хороша, но боюсь, что своими силами, без учас­тия литературных организаций, журналов и издательств, мы это дело не поднимем».

Вновь к «юбилейной» теме Зайцев вернулся в ответном пись­ме Иванову-Разумнику:

Москва, 18 марта 1927

Старо-Конюшенный, д. 5, кв. 45.

Глубокоуважаемый Разумник Васильевич!

Получил Ваше письмо и отвечаю – с некоторым запозда­нием – на Ваше письмо мне и одновременно Клавдии Ник<олаевне>.

Наше собрание состоится в начале апреля, будет вполне «круж­ковым», так что принять в нем участие представителям Ленингра­да вряд ли представится возможность.

Я говорил с Кл<авдией> Ник<олаевной> и Алекс<еем> Сер-г<еевичем> (13) о книгах. Они согласны с тем, что Москва может ог­раничиться Пушкиным, а Гоголя пришлет Бор<ису> Николаеви­чу Ленинград. Это будет очень хорошо. Я готовлю небольшой сжатый доклад к нашему вечеру. Но сегодня вечером я как раз по­лучил некоторые неблагоприятные сообщения о помещении, где мы предполагаем <со>браться, сообщения чисто технического ха­рактера. И <те>перь не знаю, как удастся осуществить наш вечер, <да>же в том небольшом объеме, как он задуман. Приветствий официальных не будет. Будем сидеть за <сто>лом и за чаем будем обмениваться воспоминаниями о далеких и близких временах.

Что касается библиографической книжки о Б. Н., то <Вы> подаете мне мысль подумать здесь о какой-нибудь книге, посвя­щенной Б. Н., хотя это очень трудная <за>дача в наши дни.

Осенью, вернее летом – мы еще вернемся к вопросу о том, в какой форме общественно отметить 25-летие лит<ературной> деят<ельности> Бор<иса> Ник<олаевича>.

Если «Гоголя» будете посылать (а «Гоголь» лучше и нужнее Бор<ису> Ник<олаевичу>, чем «Достоевский»), то посылайте его на адрес Клавдии Ник<олаевны>.

О пишущей машинке будем думать.

Бор<ис> Ник<олаевич> очень занят «Москвой» (14). Предпола­гаю <уви>деться с ним завтра или в воскресенье.

Крепко жму руку.

Искренно уважающий Вас П. Зайцев.

Чествование Андрея Белого в Москве прошло еще скромнее, чем задумывал Зайцев. В дневниковой записи за 7 апреля 1927 г. Белый зафиксировал: «День 25-летия литер<атурной> деятельно­сти. Собрались: Моисеев, Трапезникова, Петровский, Е. Н., Галя, Даня, Татаринов» (15). Все присутствовавшие – из круга московских друзей-антропософов, из них к литературной деятельности имел некоторое отношение лишь А. С. Петровский. На следующий день Белый и К. Н. Васильева выехали из Москвы в Грузию.

Единственным реальным результатом «юбилейных» хлопот друзей Белого могло стать издание библиографии его произведе­ний. «Нашелся издатель, который хочет немедленно же издать книжку "Библиография произведений А. Белого" – благо биб­лиографию эту уже ряд лет составляет Д. М. Пинес и теперь уже за­канчивает ее, – сообщал Иванов-Разумник Белому в письме от 20 февраля 1927 г. – Меня просят дать к этой книжке маленький вступительный очерк на тему "Об этапах творчества А. Белого"» (16). Подразумеваемый здесь издатель – Ф. И. Седенко (П. Витязев), глава закрытого к тому времени (в 1926 г.) издательства «Колос», выпустившего в свет несколько книг Иванова-Разумника – и в том числе его книгу о Блоке и Андрее Белом «Вершины» (Пг., 1923). Д. М. Пинес трудился над составлением библиографии Андрея Бе­лого упорно и кропотливо, занимаясь фронтальным просмотром периодики первых десятилетий XX в., и никак не мог поставить точку в этой работе (17). Витязев тщетно призывал Пинеса: «Кончай работу об А. Белом. Приведи в порядок, что есть у тебя – и баста! Хватит! <...> Сдам в набор. Бумага лежит даром. Жду» (5 марта 1929 г.); «Торопись с библиографией, а то мы дойдем до такого мо­мента, когда имя А. Белого станет запретным» (5 апреля 1929 г.).

Библиография осталась неопубликованной и к следующему незамеченному юбилею Андрея Белого – к 50-летию со дня его рождения. 20 октября 1930 г. Пинес писал Белому: «Как жаль, что не удалось издать к этим дням библиографию Ваших работ (и биб­лиографию о Вас), которую я прорабатывал долгое время, – веро­ятно, Вам и самому было бы любопытно взглянуть и вспомнить». Уже после смерти Белого, находясь в ссылке в Архангельске, Пи­нес все не терял надежды на опубликование своего труда. «У меня нет никакой уверенности в том, что библиография произведений Андрея Белого будет теперь напечатана, – писал он 21 декабря 1935 г. А. Г. Фомину. – Без меня, но большей частью по моим ма­териалам, она была подготовлена (женою А. Б.) для предположен­ного собрания стихотворений – в изд<ательстве> "Academia", в 1934 г. уже сверстанного. Но оно не появилось совсем. – М<ожет> б<ыть>, теперь удастся приложить библиографию к "Обзору лите­ратурного наследия Андрея Белого", который должен появиться в выпуске "Литер<атурного> Наследства", посвященном творчеству рус<ских> символистов. <...> Все же я взялся за дополнения, обработку и т. д. подготовленной ранее библиографии». В обзор «Литературное наследство Андрея Белого» включены мно­гочисленные библиографические сведения, восходившие к разыс­каниям Пинеса. Авторами обзора обозначены К. Бугаева и А. Пет­ровский. Имя Д. М. Пинеса по тем временам не могло появиться в печати: составитель библиографии произведений Андрея Белого и литературы о нем был в очередной раз арестован в феврале 1937 г. и по приговору тройки при УНКВД по Архангельской области рас­стрелян 27 октября 1937 г.

______________________________________________