Книги

Конфликт и насильственное преступление. М.: Наука, 1991.

Вариант Горгулова: Роман из газет. М.: Гилея, 1999.

Коммуникационная теория безвластия. М.: Гилея, 2005 [под псевдонимом Павел Горгулов].

Из книги коммуникационная теория безвластия

От издателя

Писать об авторе этой книги – как читатель поймет из дальнейшего – мне довольно сложно, а о самой книге – и сложно, и, скорее всего, бесполезно. Текст, отличающийся значительной раскованностью и прямотой, вполне говорит сам за себя. Гораздо важнее рассказать почти невероятную историю моего знакомства с публикуемой рукописью.

Несколько лет тому назад я сделал небольшую паузу в своих издательских делах и взялся за давно задуманный личный литературный проект. Так появился «Вариант Горгулова» – роман, смонтированный из газетных репортажей семидесятилетней давности. Вот его краткий пересказ.

5 выстрелов из браунинга – и смертельно ранен французский президент Поль Думер. Убийца арестован: это русский эмигрант Павел Горгулов, врач-гинеколог и литератор, печатающийся под псевдонимом Павел Бред. Следствие и журналисты теряются в догадках: кто он? Советский агент или бывший белогвардеец, глава провозглашенной им русской национал-фашистской партии? Дипломированный врач или фельдшер-самоучка? Кто его сообщники? И вообще Горгулов ли это? Поведения он странного, даже таинственного, к профессии врача и к женщинам относился «бессовестно», на многих производил впечатление фанатика или «темной личности». Одни считают его сумасшедшим, другие вполне нормальным. Множество домыслов и подозрений, запутанные следы, провокации, пугающие совпадения. Но доподлинно установлен только факт убийства. Сам обвиняемый дает не вполне вразумительные объяснения, ссылаясь то на политические причины, то на некий «внутренний голос». В Париже появляются люди, восхваляющие поступок русского. На открытом, торжественно обставленном судебном процессе его без особых колебаний приговаривают к смертной казни. Защита, однако, полагает, что вскрытие черепа казненного докажет его душевную болезнь. Все время заключения преступник спокоен, молится, много пишет, говорит с птицами за окном. Ранним сентябрьским утром при большом стечении народа нож гильотины отсекает ему голову.

Вначале у меня были другие варианты финала, связанные с некоторыми событиями после казни. Но все, что было «после», тогда меня не интересовало. Теперь же стоит привести один отброшенный материал, поскольку он, кажется, имеет отношение к моему дальнейшему рассказу. Это статья из эмигрантской парижской газеты «Последние новости», подписанная инициалами «А. С.»:

« Кладбище казненных

Горгулов погребен на кладбище Иври, на специальном участке, где предают земле тела казненных. Кладбищенский сторож отказывается указать журналисту, где помещается этот участок.

– Нам строжайшим образом запрещено… Походите по кладбищу, кто-нибудь Вам скажет, как найти это место.

Нужную справку дал мне могильщик, возвращавшийся с работы.

– Пойдемте, нам по пути. Это в самом конце кладбища, у стены по левую руку… В газетах пишут, что «участка казненных» вообще не существует. Неправда. Всех их с бульвара Араго везут прямо сюда. Только многих потом вырывают по просьбе родственников. На формальности по выдаче тела уходит несколько дней. Говорят, сейчас там лежит 28 человек. Место не огорожено, многие не знают и ходят по могилам…

– Вы хоронили Горгулова?

– Нет… Приятели. Но они рассказывали… Гроб был заранее привезен – простой, сосновый, для бедных… Труп извлекли из корзины, приладили к плечам голову и уложили. Потом быстро забросали землей, утрамбовали, сровняли место – нужно было все кончить до открытия кладбища для публики. Ведь какие есть любопытные! Могилу мы роем в последний момент, ночью. Ну, конечно, приходится работать при фонарях… Так вот, явились разные персонажи из Иври и из Бисетра с лестницами, взбирались на стену, чтобы посмотреть, как мы работаем… Полиция их разогнала. В день казни тут полицейских всегда много – на всякий случай…

Могильщик остановился.

– Тут нам расставаться. Видите в конце аллеи площадку, посыпанную гравием? Вот под этой площадкой, в углу, он и лежит. А мне сюда, в ворота.

Площадка небольшая – пятнадцать шагов в длину и столько же в ширину. Ходил по ней какой-то старичок в дымчатых очках и тыкал палкой в землю. Дойдя почти до самой стены, остановился и с удовольствием поковырял в одном и том же месте:

– Здесь, мсье! Видите – тут земля совсем свежая. И гравия больше, чем в других местах.

Подошли четыре простоволосые женщины, по виду тряпичницы из соседнего Бисетра. И тут я наслушался всяких чудес. Самая старшая задумчиво посмотрела на землю и с расстановкой спросила:

– А Вы думаете, что его действительно казнили?

– Конечно, мадам…

– Я знаю. В газетах писали. Только мне что-то не верится, чтобы он вышел из Санте. Может, они чучело какое выволокли?..

Пауза. Подошли еще два человека в рабочих синих костюмах.

– Ты думаешь, голову тоже похоронили?

– А то как же?

– Не похоронили. Голову ученые себе взяли. Там специально приезжал этот доктор Поль. Им интересно.

Разговор стал общим. Старухи пожалели вдову Горгулова: осталась молодая женщина, да еще ребенка ждет. Потом человек в дымчатых очках высказал предположение:

– Он тут не останется. Его русские заберут.

– А зачем он им? – спросил я.

– На родине похоронят. Через Голландию увезут в Россию…

И все присутствующие одобрительно кивнули головами.

Когда я ушел с кладбища, разговоры у могилы Горгулова продолжались».

Тогда я, конечно, и подумать не мог, что история с Горгуловым будет иметь действительное продолжение . Книга была издана и поступила в продажу. А я вернулся к прежним делам (хотя ради развлечения стал сочинять в голове «новые главы» романа – что могло бы в этой истории произойти потом).

История вновь напомнила о себе около года назад. Мой парижский знакомый, подрабатывающий торговлей книгами, сообщил, что на одном из аукционов выставлен какой-то горгуловский манускрипт, якобы написанный в тюрьме. Это было очень любопытно и даже заманчиво – стать обладателем подлинной горгуловской рукописи, возможно, неожиданного, яркого, отчаянного (или совсем глупого) текста. Я попросил своего знакомого разузнать и, если это недорого, купить бумаги. Вскоре он перезвонил – рукопись, увы, продана, причем за немалую сумму: несколько тысяч евро. Покупатель, как это часто бывает, своего имени не раскрыл.

Примерно полгода спустя произошло нечто совсем неожиданное. Я получил по почте увесистую бандероль с бумагами – без обратного адреса, но оклеенную российскими марками (штамп я, к сожалению, не разобрал). В ней содержалась толстая рукопись и конверт с письмом. Текст письма, столь поразивший меня, я пересказывать не буду, а просто приведу целиком:

«Многоуважаемый Сергей Владимирович!

Вы, вероятно, будете очень удивлены и, скорее всего, решите, что это розыгрыш или злонамеренный обман. Потому что письмо к Вам подписано именем того самого казака, автора “Тайной жизни скифов” и героя Вашего “романа из газет”. Вы, конечно, сочтете невозможным, чтобы убитый в 1932 году человек спустя много лет собственноручно написал письмо. Даже если он каким-то чудом остался жив (как предполагали некоторые дотошные газетчики), решите Вы, то до сегодняшнего дня он бы все равно не дотянул.

Все это было бы верно, если бы не то обстоятельство, что на кладбище в Иври захоронено было только мое туловище (и то вскоре по настоянию жены оно было выкопано и тайно перевезено в Россию). Голова же, в преддверии казни невероятным образом приспособившаяся к длительному автономному существованию (об этом интереснейшем моем опыте как-нибудь поведаю отдельно, а пока поверьте на слово), была отрезана попросту ради обещанного и положенного зрелища. Специальные люди сразу вывезли ее в лабораторию, где мой живой и практически не поврежденный мозг подвергся систематическому и многолетнему изучению и испытанию.

В те времена я немало размышлял, а когда представилась такая возможность, начал читать, почти все подряд. Очевидно, под влиянием всего произошедшего мое мироощущение и взгляды переменились настолько серьезно, что я стал закоренелым антигосударственником и анархистом (но не провокатором-бомбистом, а скорее активистом-амилитарием) и через какое-то время сформулировал свою собственную теорию, целую ученую доктрину.

Я уже давно живу вне стен лаборатории, у меня новое имя, другая внешность, свои дела. Вашу книгу я прочел целиком и ее главную идею, кажется, уловил вполне. Поправьте меня, если что-то я понял неверно. Вы ведь не совсем про меня писали. Вас занимали другие, скажем прямо, более важные вещи. Мой литературный псевдоним, а также образ непредсказуемого полуидиота, выстроенный газетами, и, наконец, постоянная путаница в фактах – очень соблазнительная почва для оригинального романчика, но и (в самом деле!) очень удобная возможность дотронуться до “материи” неопределенности. Горгулов-Бред Вашего текста – это одушевленная Неопределенность (неясность, невнятность), активно действующая и множащая события. Благодаря примененному методу она прорастает и на метауровне: это отсутствие ясной “авторской позиции”, смысловые и стилевые противоречия, неопределенность отношения действия к “исторической реальности” и, наконец, невнятность самого “жанра” произведения.

<Здесь почему-то оторван кусок листа с текстом. – С. К. > только я пошел глубже и дальше Вас (не обижайтесь!): подверг феномен неопределенности тщательному исследованию – систематизации, классификации и квалификации. В книге, которую я посылаю Вам с этим письмом, речь идет о неопределенности как о доктрине, способной не только противостоять любым социальным командам или авторитарным и иерархическим схемам, но и произвести постепенное преобразование всего человеческого общества. Повторю: у меня, в отличие от Вас, неопределенность служит предметом исследования, то есть почти бессердечного аналитического взгляда и вполне ученого рассуждения, призванных частично рассеять некий туман неясности. Бред, хотя бы и трезво рассчитанный, в этой книге определенно уступает логике, хотя бы и населенной противоречивыми чувствами. Кроме того – при всей неполноте и незавершенности работы – в ней формулируются практические идеи и цели, касающиеся будущей совместной жизни людей.

Эта книга для меня – по-настоящему первая попытка слитно и внятно изложить свои мысли, которые, конечно же, менялись в течение долгого времени (и уже в процессе работы). Мой труд предназначается прежде всего тем, кто сомневается – не только в правильности организации современных обществ, но и в самих принципах и действующих практиках человеческих взаимоотношений. Он не имеет своей целью, да и не сможет убедить в чем-то тех, кто принимает всё, как есть, или по тем или иным причинам мечтает о более жестких иерархических стандартах в социальной коммуникации. Этим людям его даже не стоит показывать – разве что дать уже вышедшую книгу на рецензию.

Рукопись посылаю Вам в надежде на понимание и для возможного издания. Почитайте, уверен, что Вам будет интересно. Даже если решите, что это не я писал, – не все ли равно? Жду Вашего благосклонного решения, т.е. надеюсь увидеть свой текст напечатанным.

С уважением,

Павел Горгулов

5 мая 2005 г.

P. S. Если решитесь на публикацию, пожалуйста, поставьте на обложке, не колеблясь, мое настоящее имя. Впрочем, другого Вы и не знаете».

Стоит ли подробно описывать, в сколь трудном положении я оказался? Не имея возможности отрицать очевидную мистификацию, я, однако же, был совершенно ослаблен непониманием цели подобного обмана. Кроме того, почувствовал себя как бы вовлеченным в некую интригу и даже, в качестве персонажа, в текст какой-то новой книги о Горгулове, притом что диалог ведется со мной, реальным мной, и мне же реальному предлагается издать рукопись. Я начал чувствовать, что раздваиваюсь, схожу с ума, и схватился за рукопись буквально как за скалу, пытаясь удержаться в координатах привычного мира и найти всему объяснение. Сочинение оказалось более чем любопытным, что для меня еще больше запутало ситуацию. Но все сходилось на том, что его надо издать, – сделав этот шаг, думал я тогда, я, возможно, выйду из навязанной мне игры. Превратив рукопись в книгу, в растиражированный знак, я перенесу свою проблему на плечи других. Я убью тайну, сделав знак тайны. Я не понимал тогда, что ничего не остановил.

Сергей Кудрявцев