* * *

...и снова; и снова: 
ты лежишь у него на плече, как скрипка; 
вооружается куст; в обороне – земля, ограда
парка. Дорога дальняя, камни
сами собой выворачиваются из земли, ждут
подаяния на обочинах. Разрыв –
плавящийся полиэтилен, мгновение
озарённое белым лицом в салоне такси, глотком
кипячёной воды, спиралью водонагрева, обложкой
ученической книги, Марианной, 
Еленой, Елизаветой, царицей
ужасов и оружия. И, оглядываясь, 
всякий раз замечаешь надвигающуюся кинокамеру; 
в кадре обнажено железнодорожное
полотно, солдаты, чёрно-белое
зарево. Это мы. Стая птиц налетает
на пса, утаскивая его. Ветвь
склоняется под тяжестью листьев. Ты никому не нужен. Повсюду –
между домами, рядом с цветочным, на
перекрёстке с расходящимися трамваями –
подвешена боеготовая артиллерия –
только рукою взмахни... Ладно. 
Вот ты идёшь, потерял бумажник. Какая досада.


ТЁМНО-СИНЕЕ. ЗОЛОТОЕ

        Здесь мы не встретим ни одной напрасной заглавной буквы. Поиск приводит к ошибке: не будем искать. Присмотримся к паломнической череде, выносу тёмно-синих наград на круглой площади Деревьев, где я замер, не в силах отвлечь & остановить их. Воспользуемся музыкой. Вытянем ей все жилы. Устроим так, чтобы она потерялась. Мне одному нелегко подниматься к собственной Зависти & Обиде, пусть она мучается тоже.
        Хозяева этих мест, врачи и держатели акций Этих Мест, канатоходцы, застрявшие внутри маскарада, и прочие неравнодушные, не-проходящие-мимо, оставались здесь, пока мы проходили мимо. Плёнка головной боли делала нас невидимками. Нужно было зайти в каждую арку, встреченную на пути, в каждый пробитый двор: иначе, как и было обещано, нас ждали десятилетья несчастий.
        Всем известно. Мы встретили вокзал, полный вооруженных сил, расположенных в разных его частях; среди них с причитаниями шатался Виновный Во Всём. Налитые чёрной водой, вооруженные силы сдали его: все сдали его, все ждут, чтобы его сгноили, чтобы он, как Совершенно Мёртвый растёкся по задохнувшейся почве Урала, виновный, как и другие Виновные Во Всём, во всём. Мы проверим Повтор, терять нечего: я уже всё выдал & всё видал.
        Мы проходили, минуя перевалочные арки, к вокзалу: нас не трогала ничья боль, ничьё электричество. В процессиях на наши непокрытые головы опускали лёгкие тёмные жезлы. Трудно припомнить. Я уже отдалён от почвы, которая сообщала государственные известия, приглашала явиться сатиров & нечестивцев. Едва удаётся вспомнить тоннели, арки & деревянные мечи: всё, чем жила процессия, уже не под силу. Нужно сойти, постоять в одном из тёмно-синих наградных дворов, в пятне тёмно-синей крови, среди ветвей & оград, где отдалена и никем не тронута отдалённая & нетронутая дверь. У нас есть четверть часа на всё, что царствует здесь. После подадут газ.
        Три-четыре поворота, и мы выйдем к непогребённому неподалеку Кадавру с надорванным ртом. Во дворах колыхается тёмно-синяя тьма, как внутри музыкальной шкатулки: снова и снова заводит свои простые мелодии. Падает снег, ждёт, пока его обезглавят. С мыса Уничтожения налетает ветер. Три-четыре дома ещё населены прокажёнными. Остальные пусты.
        Он лежит, весь надорван, и с надорванным ртом: нам ничего не стоит пройти насквозь это мясо, которое мучалось & воплощалось ежечасно, пока не воплотилось & теперь ещё несколько ночей пролежит, занимая собою дворы. Я отдалён, едва различаю обстоятельства нашей прогулки. Мягкий, как мыло, он ещё долго всеми своими частями продавался в оптиках & аптеках, Кадавр.
        Подают газ. Вокзал, ночной, бесчувственный, после предотвращённой войны, без палачей & зачинщиков, вокзал, вооруженные силы в сырых камуфляжах, им не хватало Этого Места и они отправились изумляться, вокзал, которой долгое время провёл в одиночестве среди мертвецов & несчастных. Никого не было рядом & не было дома. Шёл снег.

        Под перевёрнутым камнем нам темно блестят заторможенные & слабые сердца. Нет обмена на золото. В лесу, окружившем город, трубит электричество. Не на что обменять слабые & волнующиеся сердца Этих Мест: их окунули в кровь, их зубцы отравлены. Наградные ленты за тобой волочатся & призраки, мертвецы и несчастные угольного вокзала, заставшие Приземленье Планет. Нас обманули, погрелись за счёт нашего слабого сердца. Все соучастники. Все будут сокращены.
        Следует наслаждаться. Следует этим удовлетвориться. Прокажённый процеженный воздух. Не пройти таможню: около мыса Уничтожения застопорены вагоны и такие как мы, Виновные Во Всём, сходят собственными путями, в собственных коронах навстречу быстрому снегу. Они, такие как мы, из осаждённого города, усеянного глазами, на мысе Уничтожения остаются в песке, и я жду сигнала отхода. На мысе Уничтожения встретить меня невозможно. Я ещё не закончил.
        Выдуманы ангелы-почтальоны & Соответствия недействительны. На земле, презираемой за то, во что она превратилась, заговор выпаривают, как соль: я остался, хочу приманить поближе свою беззубую кровь. Она не выдерживает прямого взгляда, дёснами перемалывает Слабое сердце. Нередки повторы. Слабого сердца преданная & презираемая земля всюду поблизости и никогда вдали, и на древке в центре земли извивается подыхающий флаг Известий. Я здесь, значит, говорю изнутри ловушки.
        Как известить вас, не ангелом-ли-почтальоном, о стеклянном песке, населившем всю эту преданную & презираемую землю, да так, чтобы не повториться? Нам ни встретиться, ни проститься & не повториться, мы внутри ловушки, несовершенного & неразрешённого времени, зря мы вернулись.
        Земля, где никого нет, и даже человеческая музыка застывает на подлёте, не в силах пробить преграду; Земля, чтобы выскользнуть к ней & остаться: нас печалят События, нам дозволено остаться на Земле, где События прекращены, на серо-сиреневом мху, как и прежде. Белёные белые стены & белое облако, обезглавившее вершину. Мы остаёмся, как свет Нанесённых Обид. Всё расцветает и длится, и никак не может погибнуть среди громадных Событий.
        В Опрокинутом городе жалкое Всё Вокруг, в нём воздушные силы, шары & львиные непрестанные шествия & льды & связи, продолженные в мокром воздухе, где умирает и никак, сволочь, не может Умереть он, который был & остаётся & останется мною. Изнутри ловушки, откуда нельзя говорить, говорить. Её Тяготение поедает. Мы отпустим Известие путём контрабанды, нет выдачи из Опрокинутого города за рекой. Ночь надламывается посередине & в облике ангела-почтальона, Полоски света из-за двери выскальзывает Известие: оно будет рушиться и теряться в лесу, окружившем Опрокинутый город & Землю, где никого нет & Другие поля, Общие, с которыми мы, по своему неродству, не имеем дел.
        Мы засыпали в каждом встреченном нами снеге & мы засыпали во всех троллейбусах, встреченных нами & выходили путями процессий к вокзалу & всюду, всюду вокруг начинался снег. Все они, которые были нами, выставляли на улицы телефонные вышки & всё вокруг пыталось наладить связь, но не пробивалось Обратно Отсюда, поэтому не было в застеклённых проездах проезда. Потом от пристани откалывался человек и уходил по льду путями последних процессий. В каких неживых Землях, среди каких скважин запали в нас эти картины? Какие звери нас сопровождали? Я хотел узнать, дозвониться тебе, который был мною, на Другие поля – но никто не ответил.