Алексей Мунипов

1977
2019 • Гуманитарные исследования

Фермата. Разговоры с композиторами. М.: Новое издательство, 2019

Портрет
Фото: individuum.ru

Журналист, музыкальный критик, редактор, лектор. Выпускник факультета информатики РГГУ, кандидат искусствоведения («Тема смерти в японской массовой культуре»). 
Основатель «Школы внимательного слушания» и музыкального общества «Фермата». 
В 2012–2013 — главный редактор журнала «Большой город». В 2014–2015 — главный редактор издания «Афиша-Воздух». В 2015–2016 работал редакционным директором в проекте Arzamas. В 2017–2019 курировал проект M.Art (mart.foundation), пропагандирующий новую российскую культуру на Западе. Со-основатель (вместе с женой Ириной) кураторского бюро FermataLab. Куратор концертных программ в ДК «Рассвет» (Москва), выставки «Игра с шедеврами: от Анри Матисса до Марины Абрамович» в Еврейском музее и Центре толерантности. Автор экспериментального учебника музыки для средних школ («Яндекс-учебник»), курсов и воркшопов о музыке и слушании (НИУ ВШЭ, Inliberty, V-A-C, Hats (Тромсё)). 

Работы

Книги

 

Фермата: Разговоры с композиторами. М.: Новое издательство, 2019; Individuum, 2024.

Из текстов

Из интервью Алексея Мунипова для проекта «Arzamas»

 

Сложная музыка занимается тем, что находится за границами привычного, обыденного. Нормального. Обычно нам в музыке комфортно, когда она, как говорится, «нашего засола огурец», когда мы знаем, что будет дальше, когда она предсказуема. А предсказуемость — непременное условие комфорта.

Когда мы предполагаем (а лучше всего — знаем, что будет), это норма. И нам в объятиях нормы хорошо, покойно. Но норма редуцирует критическое отно­шение к реальности. И есть опасность, что нормальное, хорошее, доброкачест­вен­ное может превратиться, если потерять бдительность, в злокачественное. Обыденное и привычное надо все время испытывать пограничными, слож­ными случаями. Потому что наша жизнь устроена сложно. Если мы теряем ощущение этой сложности, то перестаем видеть механизмы, которые приводят мир в движение. И нами тогда легко манипулировать. А для познания слож­ного нужны сложные инструменты. 

Сложное искусство стоит на страже. А эксперимент — то есть работа с неве­домым — двигает нас вперед и вглубь. Сложная музыка в чем-то сродни фундаментальной науке: моментальной отдачи нет, чем занимаются физики-теоретики — непросто понять. Но история науки учит нас, что отдача все-таки есть, просто с громадным временным лагом. И результат — может быть, где-то в стороне, неожиданный, побочный, но будет. Сложный человек формирует сложную культуру и ею же формируется. А упрощение приводит к варвари­зации.

И нужно понимать, что потребителем и заказчиком сложной музыки является совсем не обязательно рафинированный меломан. Скажем, в Германии, где со сложной музыкой дела обстоят относительно благополучно, ее существо­вание оплачивает простой бюргер, который понимает, что его налоги должны идти в том числе на сложное, новое, странное — как лекарство от варвариза­ции. При этом он понимает, что вовсе не обязан это сложное и странное любить. Просто оно должно быть. Это меняет ландшафт, и не только культур­ный: социальный, экономический.