Книги

Формейшн. История одной сцены. М.: Common Place, 2016.

Из книги «Формейшн. История одной сцены»

Практически в каждом разговоре о «Соломенных енотах» — даже почаще слова «формейшен» — я слышал о знаменитом ударе бутылкой по голове, которым Борис Усов награждал приближающуюся к нему реальность. «Усов меня ни разу не бил» — это такая важная метка в разговоре, указание на собственную исключительность, хотя никаких видимых глазу повреждений от выплеска эмоций лидера «Соломенных енотов» ( «СЕ») я ни у кого из собеседников не заметил. Встречались лишь зажившие поперечные порезы на руках — самостоятельная домашняя работа. Такие, кстати, есть и у самого Усова, чьи худые, длинные, совершенно не музыкантские конечности как будто побывали под циркуляркой. Сам Борис на это философски замечает, что вид крови успокаивает — ну да. Он искал умиротворения в пожаре девяностых и в итоге невероятным образом его обрел — в другое время и другим человеком. Психический же урон от его песен гораздо глубже, чем пара порезов, да и не зарастает так просто. Многие признаются, что беспокойство, внушенное музыкой «Енотов», очень сложно вытравить: для кого-то этот след остается эстетским шрамированием, подохранным наследием бурной юности, а для кого-то выжженным клеймом, по сей день диктующим ничем иным не обусловленные поступки. «Соломенные еноты» — это вообще травматичный опыт, такое коллективное кровопускание, способ снять напряжение. Как спел сам Усов: «Мы были для них чем-то вроде слезоотвода» — ну да. Были и остаются.

Двадцатилетнему Усову лучше прочих удалось ухватить ощущение великого драйва, адреналиновой вспышки внутри катастрофы, затянувшейся на долгие годы. Тогда казалось, что все может кончиться в миг: девяностые в России прошли в ожидании грядущего конца света, который предсказывали все, от политиков до колдунов; узнаваемые очертания мира плавились под натиском беспощадных обновлений; дефицит, переходящий в шокирующее изобилие, имущественное расслоение, бандитизм, беспросветность, пустота — в разрушительном огне сверхновой российской истории многим — в том числе и героям этой книги — опалило крылья. От кого-то остался только пепел: вокруг мифа о «Енотах» стелется дымка смертей. Показательно, что ушедшие соратники — вне зависимости от причины смерти — воспринимались «изнутри» как герои, погибшие в борьбе за правду. Собственно, и закончились «Еноты» как война, поставленная на паузу, — не миром, но перемирием.

Это музыка для неизнеженных ушей: творчество «Соломенных енотов» — это неподдельный постпанк в условиях постапокалипсиса. Сиротский саунд их альбомов первой половины девяностых не вызывает вопросов: под нестройный аккомпанемент перегруженной гитары кто-то высоким, ломающимся голосом кричит мимо нот «Каждый день я слышу зов тюрьмы» — ну да, а как еще звучать песням сердитой Москвы, оккупированной ломбардами и дорогими машинами? «Еноты» в этих условиях занимались отвоеванием территории детства — пользуясь их же словами: «Total Recall, я больше в школу не пойду». С годами песни «СЕ» мутировали в нечто совершенно иное: в их развитии вообще нет ничего от эволюции, от опоры на «Аквариум», «Инструкцию по выживанию» и «Коммунизм» (хотя есть небезосновательное мнение, что один только Желязны повлиял на них больше, чем все местные рокеры вместе взятые) они перешли к чему-то совершенно иному: готик-рок Неумоева они перековали в неслыханный котик-рок, повествующий о похождениях двух тигриц, о стегозавре с мармеладными глазами, о батяне-вомбате и несчастном ленивце-ревнивце. Мир их песен — это сказки дядюшки Римуса, разыгранные в антураже арктической пустыни. Сто дней после детства — ну да.

Разумеется, как и многим детям, воображение героям этого рассказа подчас заменяло соображение, что не могло не сказаться на их истории. Но в случае «Енотов» мифам было откуда взяться: вот Борис Усов, автор крылатого выражения «Лабалово без драки интересно только собаке», кричащий со сцены в городе Тверь: «Долой пидарасов из ебаной про- винции», а вот миф о кровавой бане, сопровождавшей выступления «Енотов», — следите за руками. А теперь Борис Усов, подпольный интеллектуал, цитирующий в панк-боевиках эзотерический сай-фай и французское кино, а рядом миф о проклятом поэте, оказавшемся слишком тонким и непростым для своего времени. И действительно, с чем соотнести оголтелый панк-рок, вдохновленный Высоцким, группой «Промышленная архитектура» и звуковой дорожкой трилогии «Светлое будущее» Джона Ву? Сконструированное Усовым «внутреннее Коньково» — это единственное место, где могли встретиться Анита Лейн и Анита Муи, что, пожалуй, будет поинтереснее встречи зонтика и швейной машинки. Про него мне как-то сказали: «Однажды Усов купил в ларьке бутылку водки и банку сгущенки — сочетание в его стиле» — ну да, да, да. Усов — это именно что соломенный енот, бумажный тигр, круглый как куб герой-парадокс. Но поставленную перед ним задачу он формулировал с еретической прямотой:

Что значит сломать свои кости 
Об основы двадцатого века?
Это значит найти свой остров
И любимого человека. 
Это значит наследовать Землю
И построить на ней свой Китеж, 
Распахнув ногой двери в келью, 
И увидеть то, что не увидишь.