Книги

В преддверии новой жизни. М.: Московский рабочий, 1990.

Старуха и дурачок. Владимир: Золотые Ворота, 1992.

К приезду Н. М.: Библиотека журнала «Соло», 1997.

Весь Гаврилов. М.: Emergency Exit, 2004.

Берлинская флейта. М.: КоЛибри, 2010.

Вопль впередсмотрящего. М.: КоЛибри, 2011.

Из книги берлинская флейта

В Крым хочешь?

Оттепель, сосульки, скользко.

Поскользнулся, забалансировал, успел зацепиться за дерево.

Шел по Балакирева, взглянул на окна квартиры Владимира Ивановича.

Его уже там нет.

Учился во ВГИКе, подавал надежды, потом бросил, ушел в проводники, а в прошлом году умер.

Опять снегири прилетели, расположились на яблоне, похожи на краснобокие яблоки.

Вороны и галки что-то выклевывают из снега, снуют воробьи и голуби, и вдруг все они, включая снегирей, будто по команде, улетели в сторону воинской части.

Может, армейской кухней пахнуло, может, что-то другое.

Утечка воды в туалете, в районе стыковки сливного бачка с унитазом, там, где гибкий фитинг.

Нужно купить новый и заменить.

Я это уже делал.

А пока подставлю туда пластиковую коробку из-под торта.

Сборник рассказов К. Паустовского «Мещерская сторона», рассказ «Телеграмма».

Этот рассказ так впечатлил когда-то Марлен Дитрих, что она, будучи в Москве, вдруг опустилась перед автором на колени.

Рассказ действительно хорош.

«А ты пишешь всякую хрень!» – сказал мне по телефону в час ночи литератор Подберезин.

Может быть.

С крыши с грохотом свалилась снежная глыба.

Попади под такую – шею свернет.

Бульдозер рушит обгоревшие шлаконабивные стены дома, где жили Зайцевы.

Алкоголь, огонь, зола, пепел.

Свежий номер рекламной газеты «Из рук в руки». Иногда покупаю и погружаюсь в предложения и спрос, подчеркиваю, сопоставляю, анализирую, а зачем – не знаю.

Когда-то мой дед занимался маклерством, и это, может быть, передалось мне, но уже только в плане теоретическом.

По местному телевидению местный художник говорит о красоте родного края, о том, что нужно ее любить и ценить. А всякие там фокусы нам не нужны. «Решительно не нужны!» – вдруг почти истерически закончил художник и сделал рукой замысловатое движение, изображая ненавистные ему фокусы .

– Пишешь? – спрашивает из Москвы по телефону мой друг Николай Евгеньевич.

– Пишу.

– Что?

– Ну… рассказы…

– В каком духе?

– Ну… не знаю…

– А хочешь в Крым? Я дом там недавно купил, рядом с морем. Хочешь? Ты ведь никогда не бывал в Крыму?

– Не бывал.

– Побываешь, обязательно побываешь! И почувствуешь совершенно другую жизнь! Но для этого ты уже сейчас должен духовно подготовиться, изменить, так сказать, свой взгляд на мир, отказаться от своего вечного пессимизма. Напиши что-нибудь светлое , и ты поедешь в Крым!

– Не поздновато ли что-то пересматривать?

– Нет, нет и еще раз нет! Да, непросто избавиться от привычного, но это нужно сделать! Нужно и можно! Хватит скулить и жаловаться!

Хотел бросить трубку и закончить разговор, но вместо этого пробормотал «спасибо».

Сходил в магазин, купил гибкий фитинг, устранил в туалете утечку воды, потом перелистывал путеводитель по Крыму: «Южный берег Крыма тянется на 250 км от мыса Айя до горы Кара-Даг… сколько трудящихся, больных или просто уставших от напряженной работы людей отдохнуло на живописном берегу, у синего моря!»

– Иногда мне говорят, что в моих рассказах мало светлого, – сказал я знакомому психологу. – Можно ли что-нибудь с этим сделать?

– Ничего, – после некоторой паузы ответил психолог.

И вот я лежу и думаю, что имел в виду психолог? Ничего не надо делать, потому что дело безнадежное, или потому что все нормально?

Норма – статистическое понятие. А Крым – полуостров.

Армия

– Служил?

– Служил.

– Когда?

– Давно.

– Где?

– В подпровинции Восточноевропейской провинции.

– Что это?

– Полесье.

– Лес?

– Леса и болота, окруженные электрозаградительной сеткой, танталовыми нитями сигнализации и паутиной стальных ловушек.

– Что еще?

– Казарма, столовая, клуб, библиотека, строевой плац, учебный корпус, футбольное поле, топливо, ракеты, пусковые устройства, ягоды, грибы, желуди, дубы, сосны, лещина, крушина, прочее.

– Ракетные войска?

– Да.

– Куда нацелены ракеты?

– Не знаю.

– Не знаешь или не хочешь говорить?

– Меня это тогда совершенно не интересовало.

– Кем был?

– Сначала третьим номером расчета, потом – вторым.

– Первым не стал? Не было возможности?

– Была, но я не стал.

– Почему?

– Не знаю.

– А если подумать?

– В силу ряда причин интровертного порядка.

– Что с женщинами?

– Их там не было.

– Совсем не было?

– Для меня не было. Штабистка, телефонистка и медсестра были окружены плотным кольцом более сильных самцов.

– Алкоголь?

– Очень редко.

– Наркотики?

– Однажды дали покурить, но я ничего не понял.

– Спортом занимался?

– Футбол, волейбол, баскетбол, настольный теннис.

– Читал?

– Читал. Преимущественно всякую западную дрянь.

– Джойс, Кафка?

– Если бы! Но их там не было. Там были их жалкие эпигоны.

– Как к этому относился твой армейский друг и наставник Сергей Беринский?

– Он не одобрял моего «западничества».

– Что говорил?

– Он призывал меня к более уважительному отношению к русской классике.

– А ты?

– Внешне соглашался, а внутренне бежал в другую сторону.

– Что сейчас?

– Сейчас? Сейчас не знаю. Сейчас почти ничего не читаю.

– Почему?

– Не знаю.

– Подумай.

– Тебе придется долго ждать.

– Тогда вернемся к армии?

– Зачем?

– Но ты говорил, что был там счастлив?

– Я говорил? Впрочем, вполне возможно. Не стану отрицать.

– В каком сейчас состоянии армия?

– В полной боевой готовности.

– Ты уверен?

– Я основываюсь на ежедневных докладах Генштаба и личных инспекторских проверках войск. Шучу, конечно. На самом деле я ничего не знаю о состоянии нашей армии.

– И тем не менее – с праздником вооруженных сил!

– Будьте здоровы.

Повседневность

Утро туманное. Довольно прохладно. Кофе, сигарета. Фильм Джармуша «Кофе, сигареты». Смотрел у Павла Владимировича. После «Рябиновой на коньяке», кофе и сигарет он предложил мне «Кофе и сигареты» Джармуша.

Никто нам не мешал, и мы друг другу не мешали. И на диване было хорошо и уютно, и фильм мне понравился с первых же кадров: какое-то замызганное кафе, столик, кофе, сигареты, чьи-то дрожащие руки, И я понимал эти дрожащие руки, после армии у меня тоже какое-то время дрожали руки, а потом я уснул, и Павел Владимирович меня не будил…

Недавно он закончил перевод восьмисотстраничного английского текста для издательства «Академия». Что-то из области психологии. Там, наверное, есть и про дрожащие руки. «Не дай мне Бог сойти с ума», – боялся Пушкин.

В Москве открылась международная книжная ярмарка.

Года четыре тому назад меня пригласило на подобную ярмарку издательство «Запасной выход», и там я быстро сник и стал искать какой-нибудь запасной выход, чтобы убежать, исчезнуть.

С комфортом, аристократом мчишься в экспрессе в столицу, где уже через каких-нибудь полчаса превращаешься в тварь дрожащую, в мычащее ничто…

Туман.

Словно в холодном и бесконечном тумане все происходит в фильме Ю. Германа «Хрусталев, машину!», словно в какой-то холодной операционной люди безжалостно орудуют ржавыми скальпелями, препарируют друг друга, и никакого намека на выход из этого морга, и это мужественный поступок художника.

Кино…

Лет восемь назад мы вдруг вспыхнули, нам вдруг показалось, что мы можем сделать нечто такое, что всколыхнет весь мир, и мы сделали жалкий фильм про мстёрский кирпичный завод, потом что-то еще, заказное и жалкое, а потом разбежались в разные стороны.

Туман.

Нужно все же сосредоточиться и составить синопсис своей будущей книги для издательства «Олимп».

Нужно все же сосредоточиться и пустить в дело на даче три мешка цемента, который уже на грани безвозвратного затвердения в бесполезную глыбу.

Нужно…

Звонок из Москвы. Это Николай, друг юности, он только что из Рима, он был в папской библиотеке в связи с продолжением работы над фильмом про Кирилла и Мефодия.

Мы оба из Мариуполя, и он спрашивает, не ездил ли я туда, нет, отвечаю, не ездил.

– Но хочешь?

– Хочу.

– Я готов помочь тебе.

– Спасибо.

– Чем хочешь – поездом, самолетом?

– Поездом.

– Плацкарт, купе, СВ?

– Плацкарт.

– Ты поедешь в СВ, ты будешь один.

– Спасибо.

– Там есть у кого тебе остановиться?

– Ну… найду…

– Ты остановишься в «Спартаке», в номере «люкс».

– Спасибо.

– Одно условие – не пить.

– Я постараюсь.

– Так на когда тебе заказывать, бронировать?

– Ну…это…

– Короче, определись и тут же звони мне. Там еще можно купаться. Там еще долго будет тепло и сухо.

– Я помню.

– Обнимаю, звони.

Материально он весьма состоятелен, но звонить я ему не стану. В конце концов, туда можно добраться и товарняком, а там остановиться в каком-нибудь из отстойных вагонов в каком-нибудь тупике, буквально рядом с морем.

Ведь я там когда-то работал сцепщиком, и все там знаю. И будет море шуметь, и будут чайки кричать, и будет долго тепло и сухо.

Письмо

Светает.

Снега, мороза нет.

Из пустынного одноэтажного дома медленно выползают бездомные и расползаются по объектам добычи средств жизни.

Появился первый из бригады кровельщиков.

Они ремонтируют плоскую кровлю нашей пятиэтажки.

Он смотрит на окно, где живет молодая симпатичная особа.

Возможно, она стягивает с себя ночную сорочку.

Звонила Вера из Берлина: будет в Москве в январе, хорошо бы встретиться.

Звонил Арсений из Доброго: он написал новое стихотворение и дважды зачитал его. И я ответил, что хорошо.

По телевизору показали жизнь человека-отшельника, и я подумал о своем отце.

Живет он в другом городе, не виделись и не общались мы с ним уже лет десять.

Как он там живет? Жив ли вообще?

Давно собираюсь написать ему, но каждый раз останавливаюсь перед чем-то непреодолимым.

Летом видел на даче очень крупную, похожую на орла птицу.

Она вылетела из лесной полосы вдоль железной дороги, опустилась на конек моего дачного дома. Смотрела на меня отстраненно, холодно, сухо. И мне вспомнился взгляд отца.

Подошли еще кровельщики. Один из них взгромоздился с ногами на лавочку, верхняя планка подломилась, и он полетел вверх тормашками. Его товарищи заржали, а вороны заволновались, загалдели, снялись с деревьев и ушли в сторону воинской части.

Скоро День ракетных войск стратегического назначения. Моя срочная служба прошла именно в этих войсках и…

И что?

Ничего. Прошла и прошла, хотя…

Ладно, как-нибудь в другой раз.

Асфальт, лужи, ветер, редкие островки грязного снега.

На рынке в продаже уже появились искусственные елки.

Когда-то давно замешкались с установкой елки. В сумерках наспех нагреб во дворе мерзлых комьев, живую елку установили в ведро с этими комьями, они стали оттаивать, и оттуда пошла вонь.

То есть нагреб какого-то мерзлого дерьма.

Люди, машины, дома.

Видел Б., который спивался, а сейчас выглядит вполне респектабельно.

Видел В., который выглядел респектабельно, а нынче у аптеки просит добавить ему на «Трояр» [1] .

Прогулка по частному сектору за СИЗО.

Дома, домишки, халупы, кошки, собаки, кусты, деревья.

Задумчиво курит у калитки халупы старик в ватнике, в шапке, в валенках. И я вдруг поздоровался с ним, и он радостно ответил. И улыбка озарила его сухое морщинистое лицо. И я снова подумал о своем отце.

Сейчас приду и напишу ему.

Нужно забыть отстраненность и холодность его взгляда по отношению ко мне.

Нужно в самом себе преодолеть сухость и холодность.

Сейчас приду и напишу ему.

Уже пришел.

Уже пишу.

__________________________

[1] Средство для ванн, содержащее спирт. – Прим. ред.

Остановимся ниже

Темно.

Еще темно.

Не уже темно, а еще темно.

Так как рано еще.

Так как рано еще, а уже не спится.

Темно.

И за окном темно, и в голове темно.

Дело в том, что…

Но об этом чуть позже.

Ниже остановимся более подробно.

Окно, подоконник, стиральная машина, телевизор, сервант, ваза, конфеты, компьютер…

Компьютер… ноутбук… «Эйсер»…

Осваивать нужно.

На Новый год дочь с зятем приезжали из Москвы и подарили мне компьютер.

«Эйсер» называется.

Теперь осваивать нужно.

Окно, подоконник, горшочки с цветами.

Снег.

Снег не идет, он лежит.

Лег и лежит.

Лежит, не идет, но иногда идет, падает, падает снег, ты не придешь сегодня вечером, падает снег, я умираю…

Перевод с французского, с языка Адамо.

Ударение в конце.

Итак…

Дело было давно.

Дело было давно, не здесь.

Ниже остановимся более подробно.

Ниже еще остановимся.

Хотя… хотя куда уж ниже… да… хотя…

А что случилось?

Да нет, ничего… ничего такого экстра… экстро… ничего такого особенного….

Темрюк… вы не знаете, где это? Не знаете? Ну, ладно… где-то там, внизу, внизу по карте… где-то там, где это… как его…

Дело в том, что…

Уже не так темно.

Только что было совсем темно, а сейчас уже не совсем.

А компьютер мы освоим, мы уже потихоньку его осваиваем, уже и включать его можем и выключать, а потом подключимся к Интернету и узнаем, где находится Темрюк и все остальное, хотя можно и без Интернета узнать, например, позвонить кому-нибудь, например, тому же Александру Владимировичу, то есть Павлу Владимировичу, но еще рано. Еще он, должно быть, спит, нет, нет! Мы не станем никого беспокоить, мы в словарь сейчас посмотрим, у нас же словарь есть энциклопедический, популярный, однотомный, толстый, синий, тяжелый, около двадцати тысяч статей и свыше тысячи иллюстраций…

Смотрим и не находим.

Нет Темрюка!

Чего только нет, а Темрюка нет!

А Адамо есть? Сейчас посмотрим.

Нет и Адамо… да… но мы и без словаря знаем, что Адамо – это французский певец, автор шлягера «Падает снег», то есть это… как его …томбе ле неже… падает снег… ты не придешь сегодня вечером… я умираю…

Снегирь! Снегирь! Снегирь прилетел! Сидит на веточке, головкой вертит, а вороны и галки смотрят на него…

Проголодался в лесу, подкормиться прилетел?

Но корм тут под контролем ворон и галок, так что поосторожнее, снегирь.

Сало! У меня есть сало! Снегири любят сало! Я сейчас вынесу тебе, сейчас, вот… вот именно… да… подожди, не улетай…

Вынес, а сосед говорит, что сало любят не снегири, а синицы.

И точно, не слетел снегирь к моему салу… не снизошел… улетел…

Может, в Темрюк улетел… так же это… как его… там, может быть это… как его… менее снежно… более это… как его… лучше с прокормом зимой… хотя…

А! Сейчас выясним! У меня же книжка про птиц есть! Сейчас! Вот!

«Птицы открытых и околоводных пространств СССР. Полевой определитель. Книга для учителя».

Да, но я не учитель… и никогда им не был… и никогда теперь уже им не стану, так как…

Имеет ли право неучитель открывать книгу для учителя?

Но кто узнает?

Открою, посмотрю и закрою. И никому не скажу, что открывал.

Да, но… это… как его… ведь тут про птиц СССР!

И что?

Но ведь СССР уже нет!

И что?

А то, что… нет… ничего… ладно… в другой раз…

А сейчас… а сейчас!

А сейчас расскажу вам одну очень интересную историю, давно уже хочу рассказать…

Так вот.

Дело было зимой.

Дело было зимой, не здесь, далеко отсюда, зимой, в феврале, в степи, ночью…

Итак, значит…

Нет, не нужно.

Не сейчас.

Сейчас я хотел бы… хотел бы…

Темрюк…

Когда же мы перестанем врать?! Вчера…

Или не нужно?

Или все же сказать?

Скажу. Вчера Арсеньев угостил меня темрюкским коньяком с миндальным… это… привкусом… то есть вполне приятный напиток… и он, Арсеньев, твердо заверил меня, что это не подделка, не шмурдяк, настоящий коньяк…

Да, но почему он был в литровой банке?

И почему…

Ладно, не будем, не будем об этом.

А все остальное – чуть ниже.

Чуть позже.

Чуть ниже остановимся более подробно и спокойно.

Ниже еще остановимся, хотя… хотя уже ниже…

Ниже уже некуда.

И все же…

А вдруг это еще не конец?

И тогда мы еще остановимся и…

И это… как его…

Короче говоря – остановимся.