Книги

Январский ливень / Предисл. Н. Асеева. М.; Л.: Сов. писатель, 1962.

Триптих. Л.: Лениздат, 1965.

Всадники / Вступ. ст. Д. Лихачева. Л.: Лениздат, 1969.

Аист. Л.: Сов. писатель, 1972.

Кристалл. Л.: Сов. писатель, 1977.

Стихотворения. Л.: Лениздат, 1977.

Летучий голландец. Книга прозы. Франкфурт-на-Майне: Посев, 1979.

Песнь лунная. Л.: Сов. писатель, 1982.

Властители и судьбы: Литературные варианты исторических событий (Повести) / Предисл. Я. Гордина. Л.: Сов. писатель, 1986.

Избранное (Стихи 1963–1979). Ардис: Анн Арбор, 1987.

Возвращение к морю / Предисл. Я. Гордина. Л.: Сов. писатель, 1989.

Николай. СПб., 1992.

37. СПб.: Петрополь, 1993.

Башня (Роман) / Послесл. А. Арьева. СПб.: Сов. писатель, 1993.

День зверя. Львов, 1996.

Дом дней (Роман). СПб.: Пушкинский фонд, 1997.

Книга пустот. СПб.: Пушкинский фонд, 1998.

Верховный час. СПб.: Петербургский писатель, 1998.

Камни NEGEREP. СПб.: Пушкинский фонд, 1999.

Куда пошел? И где окно? СПб.: Пушкинский фонд, 1999.

Флейта и прозаизмы. СПб.: Пушкинский фонд, 2000.

Девять книг. М.: Новое литературное обозрение, 2001.

Проза. СПб.: Амфора, 2001.

Двери закрываются. СПб.: Пушкинский фонд, 2001.

15. [Книга эссе]. СПб.: Пушкинский фонд, 2004.

Поэмы и ритмические рассказы. М.: Футурум Арт, 2005.

Стихотворения / Сост. С. Степанов. СПб.: Амфора, 2006.

Больше стихов не будет. М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2007.

Последняя пуля. СПб.: Азбука-классика, 2010.

Стихотворения. СПб.: Амфора, 2011.

Вячеслав Овсянников. Прогулки с Соснорой. СПб.: Скифия, 2013.

Из книги куда пришел? и где окно?

Колокол

Снится, что я тону, колокол Рима, 
из ушей пузыри, качаю стеклянные сферы, 
плавают и поют музыкальные рыбы, 
тонок их слух, речь открывает рты, 
читаю по губам, что и Рим тонет, 
портики, ипподромы, театры, рынки, бассейны, 
площади как пьедесталы и на них дома, 
статуи, виллы, сады, библиотеки, 
кони, трубы, ораторы, списки проскрипций, 
тонет Капитолий, спрутами обвитый, 
тоги, провинции, водопровод и Тибр, – 
вот и темнеет мир, не звуковой, а подводный, 
я один тону, и что-то в ушах гудит.

У моря, у моря, где Рим

I

Не слышим с лошади музык, 
пьянит её кумыс. 
Есть ход за Маятник, да вдруг 
на труп не хватит дров. 
Я строг, костёр, и пышет Рим, 
а он уже без рам. 
У лошадей кружит метель, 
жгут светлый дух ряды, 
и море, севшее на мель, 
все ходит у воды.

II

Я вам пою, что, кружась, взошла 
белая лампа дня, 
море свистит, а его взашей 
солнечный гонит яд.

III

Рисую: у моря стоит лошадей 
две-три, сосна, щегол, 
это поёт с водопоя Рим, 
в туфельках, злой, румян. 
Это под звёздами Желтых Псов 
море роится вспять, 
желтые звёзды его петель 
как ожерелья толп.

IV

Ты множествен, ты эросцвет и ум, 
где сеять ген, кого, убив, умыть. 
А я иду по ковылям, как Овн, 
а ты одет, как девушка, в венок. 
Я рад и редок, замахнул на Жизнь, 
а ты не рок, не друг, и дал жетон. 
Я честно вылил вниз в стакане кровь, 
ты чтиво туч. Скажу и про любовь: 
как сел щегол на лошадь, и – табун! 
как бьют яйцо Земли – в лицо, в набат! 
А я иду, как огнь и гонг времян, 
а ты идешь, как девушка, – плашмя.

* * *

Еще не вскрыты эти маски, 
ямбические у пеана, 
рождаемы, как желудь, в каске, 
в фасетах глаз у Океана, 
у ритмика, живущий в Мире, 
с огнем, и пеплом в виде пальмы, 
он может сжать рукой мир а жи, 
и из людей польются капли. 
Двуноги птицы! а не твари, 
и их витки между ногами, 
с ключами в щель от двери к двери, – 
кто претендент на монологи? 
Я знаю, лишняя победа 
над временем у гравитаций, 
и будут рушить вашу правду, 
я буду рисовать гравюры, 
как мисты, невидимки с ролью 
танцующею, или – втулки? 
и если вас возьмут за горло, 
я выберу из шеи дудки, 
и, финалист летучей шхуны, 
в плаще из линз над берегами, 
и будут рушить ваши шкуры, 
я высушу их на пергамент. 
Не речи! – выбритые тоги 
рифмованных от носа к носу, 
и всех кифар и эдов торги 
в постскриптум к этому анонсу.

Дистих

I

Ты занавеска радужная, до ног, 
с тимпанами, и зал, и угль, 
из юности, а я гунн, 
свод музыки, а я глух. 
Я знаю их язык, мим, 
но робкая, а мой мах смел, 
их ярок взор, цветной грим, 
мозаика, я черно-бел. 
Носилки в Рим! где Зевс и фриз, 
и много губ фруктовых, и момент, 
поймётся ль логос их чаш, фраз, 
уймётся ль мир твой, обо мне? 
Отхлынется, уйдут они в рок, 
лишь в фотокопиях кружк и глаз, 
и вздрогнется, что всё в нас вдруг, 
когда настанет время: нет нас. 
Ты жимолость, а я у Мома торс, 
у Тибра я стою без стен, 
опомнится, ты некто, я ни кто, 
что жил-были, ты ветр, я сеть.

II

Что живы ли, ты ветр, я сеть, 
опомнится, ты некто, я никто, 
у Тибра я стою без стен, 
ты жимолость, а я торс. 
И вот настанет это «нет нас», 
и вздрогнется, что всё в нас вдруг, 
лишь в фотокопиях кружки глаз, 
отхлынется, уйдут друзья рук. 
Уймётся ль яд твой обо мне, 
поймётся ль пена их чаш, фраз, 
и много губ фруктовых и монет, 
носилки в Рим, где Зевс и фриз? 
Мозаика, я черно-бел, 
их пылок вид, цветной грим, 
ты с робостью, а мой мех смел, 
я знаю их язык, мим. 
Свет музыки, а я глух, 
ты с юностью, а я гунн 
с тимпанами, где соль и угль! 
ты, занавеска радостная до ног.

* * *

Если, – то что будут делать тюльпаны, 
лилии с молоточками, вишни и сливы, 
стекла в окнах, глобусы ламп и треножник 
с пчелами на меду, и бассейн, и жаровня? 
я не смогу быть ни с кем ни в одной из комнат, 
твой сад заморозит и ветры сломают, 
камни у дома сперва разойдутся и рухнут, 
псы одичают, и эту Луну не увижу, – 
все, что любила ты, и то, что меня не любила.

* * *

И настанет тот год и поход, 
где ни кто ни куда не придет, 
и посмотрят, скользя, на чело, 
и не будет уже ни чего. 
Пой, зегзица, святой Органист, 
провозвестница у камикадз, 
– Ты собаку свою ограни, 
все же это судьба (как-никак)! 
В желтых лилиях вырос подол, 
две ноги, раздвиженки любви, 
кто-то жил, кто-то шел, кто-то пал, 
и ушел, Космонавт лебедей.

Уходят солдаты

Лишь спичкой чиркну, и узоры из рта, 
кубы, пирамиды, овалы. 
Не тот это город, и площадь не та, 
и Тибр фиолетов. 
В ту полночь мы Цезаря жгли на руках, 
о Цезарь! о сцены! 
И клялся Антоний стоять на ногах, 
и офицеры. 
Мы шагом бежали в пустынный огонь, 
как ящерицы с гортанью, 
сандалии в коже, а ноги голы, 
из молний когорты. 
И до Пиренеев по тысяче рек 
мы в Альпы прошли, как в цветочки, 
и сколько имен и племен и царей 
вели на цепочке. 
Триумфы, и лестниц Лондиния стен, 
и Нил, и окраины Шара, 
на башню всходя, и дрожала ступень 
от римского шага! 
Что это у нас после Мартовских ид? 
лишь склоки Сенату да деньги, 
мир замер в мечах, вот когорты идут 
по Аппиевой дороге. 
На стенах булыжных не тот виноград, 
кричали и мулы в конюшнях, 
что Цезарь ошибся, что Октавиан... 
А мы не ошиблись. 
Тот был Провиденье, Стратег и Фантом, 
и пели уже музыканты, 
что этот не гений, а финансист, 
он – Август, морализатор. 
Сбылось, и империя по нумерам. 
Но все-таки шли мы в Египет, 
но в мышцах не кровь, а какая-то мгла, 
мы шли и погибли. 
Пылал Капитолий!.. И пела труба, 
и Тибр содрогнулся, и кони! – 
О боги, мы сами сожгли на руках 
сивиллины книги! 
Еще неизвестно, ли Риму конец. 
(Вот спички не жгутся, а чиркнул!) 
Не тот это голубь, и лошадь – не конь 
от Августа до Августишки. 
Тибр был – кровеносен в Империи Z. 
Не Рим это, тот же, но всё же, 
не мрамор кирпич и веревки не цепь, 
и Аппий – весь в ветках. 
Стальные когорты в оружье ушли, 
а было их столько, а сколько? 
Хожу, многошагий, они из земли 
глядят, как из стёкол.

II

А кто-то в ту полночь из тех, кто стоял 
с зашитыми ртами, 
и Доблесть, и Подвиг – оклеветал, 
а трубы украли. 
Двутысячелетье скатилось, как пот, 
народы уже многогубы, 
и столько столиц, и никто не поёт, – 
украдены трубы! 
Как призрак, над крышами стран – электрон 
да ядерный рупор. 
Не тот это голос! Зачем я, Тритон, 
взвывающий в Трубы? 
Имперские раковины не гудят, 
компьютерный шифр – у Кометы! 
Герои и ритмы ушли в никуда, 
а новых – их нету. 
В Тиргартенах уж задохнутся и львы, – 
не гривы, а юбки. 
Детей-полнокровок от лоботомий 
не будет, Юпитер! 
И Мы задохнутся от пуль через год, 
и боги уйдут в подземелья. 
Над каждым убитым, как нимбы (тогда!) 
я каску снимаю. 
Я тот, терциарий, скажу на ушко: 
не думай про дом, не родитесь, 
сними одеяло – вы уж в чешуе 
и рудиментарны. 
И ваши пророки, цари и отцы, 
горячего солнца мужчины, 
как псы, заверт я тся на «новой» Оси, 
как кролики на шампурах. 
И больше не будет орлят у орлов, 
их яйца в вакцинах. 
С березовых лун облетит ореол 
без живописных оценок. 
И вирус с охватывающим ртом 
научит мыслителей Мира, 
не хаос, конечно ж, и даже не смерть, 
но будут в гармонии срывы. 
Смотря из-под каски, как из-под руки, 
я вижу классичные трюки: 
как вновь поползут из морей пауки 
и панцирные тараканы. 
Ответь же, мне скажут, про этот сюжет, 
Империя – головешки? 
А шарику Зем?.. 
Я вам не скажу, 
я, вам говоривший.

* * *

Что ты пасёшься над телом моим, Белая Лошадь?

* * * 
Я не хочу на карту звездной ночи, 
закопанный, хоть это ни к чему, 
по мне идут империи и ноги, 
я слышу орудийные шумы. 
Я вижу воздух, молнии паденье, 
я вижу спички вспыхнутых комет, 
я мог бы выйти, но куда пойду я, 
я мог бы петь, но в голосе комок. 
Зачем мне тазобедренные кости, 
и череп, и цветы посмертной лжи, 
вот две ноги лежат, как водостоки, 
при жизни я не помню, чтоб лежал. 
А если и, то и не на Сиренах, 
мне девять Муз не пачкали чело, 
и сколько, карий, глаз я трогал синих, 
земные ню,– несметно их число. 
Я не таился, как фонарь секретный, 
я шел по Солнцу, освещая грязь, 
а тут чужие шепчутся скелеты, 
что на плите моей златая вязь. 
Ваш Шар замёрзнет, выключен, потухнет, 
меня завидя в прорезях Пяти, 
и Бог уйдёт в магнитные потоки, 
скользя по пряжкам Млечного пути. 
Как нуль, посудомойщик Мирозданья, 
в светящейся нейтринной пелене, 
уйдёт, отставив с пальчиком мизинчик 
с навинченными кольцами планет. 
И убежит, как бешеный, за ширмы 
закройщик глин и прочих униформ, 
и каждый шаг, увешанный Шарами, 
звонит, как алкоголем, у него! 
Я говорил, сожгите это тело, 
снимите имя с книг и что о них, 
я буду жить, как пепельное эхо, 
в саду династий автор-аноним, 
где, может быть, не всё и голубое, 
но не склоняют ветви дрожи ив, 
где нет ни чугуна над головою, 
ни пальцев, указательных, как Вий. 
Здесь льётся кровь людей, как водопады, 
и серый снег всеобщих метастаз, 
я не хочу ни в Ямбы, ни в Адепты, 
где, что ни встречный, смертник и мутант. 
Я жил уже, у индов пересмешник, 
и повторим, как метеор на Мир, 
я жду агон, чтоб выйти перед смертью 
туда, где нет ни Я, и ни Меня.

Из книги ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ

Поэма «Не жди»

8

Властители норм и мечтатели Мясопотамских Снов, 
мне не уйти от войны с Веретеными Мельницами, приветствуя Рок, 
Ангелы Ненависти (о побратимы!), их пероскоп из ножей! 
а побеждают не факты, а фантазмы, и имени им – нет. 
Мечтать – это, извиняйте, – Меч и Тать, 
и ничего больше, и ничего больше, и ничего больше, и – Ничьего.

9

Такой вариант мне подходит без лишних лыж, 
бос, как у волка при беге одна нога, 
если волк молчит и замкнут на зубах, это не значит, что он – не волк. 
Если ж у волка слюни – это бешенство, хорошо, не убегай, 
лучше поди на встречу и дай кусить, 
тебе лучше б взбеситься, и не жалеть телег, 
чем виться вокруг, обнюхивая дым 
и доносить народу – Он жив, жив, жив!

10

Ветрен я. Наивных я оператор со свистулькой пафоса – Идиот, 
в жизни ж я застрелил не многих, да и тех от скук, 
говорят, что сейчас 6000000000 граждан-стран, 
вычеркиваем из пулемета нули и оставляю 6. 
Время – всего лишь тиктаканье, так на так, 
и ничего у этого «время» нет, кроме вымысла – вымя слов.

11

Дождь ты дождь заоконный, в клеточку тетрадь, 
он приятен наощупь в каплях, кислотен и желт, 
все колодцы отравлены водопадами из вниз. 
И от школы читаем по каплям одну и ту же – Книгу Конца.

12

Как сторожат костры зеленые огни, 
желтых желез домотканные миражи, 
вьются вокруг колен как юбки и пластинки с надписью «Граммофон», 
и это кажется, что жестокий романс отпет, 
что массовики и затейники это и есть то. 
Я пишу от, чего нельзя дописать, зря транжиря остатки клешней, 
отнюдь не астральных, собственных, моих, 
я живу в стране элизии по имени «Никогда», 
сын птиц цирковых, летающих на трапециях под куполом и над, 
плясунов на канатах, страховки – без, 
бегунов, где финиша нет, а стартовый пистолет 
затерян за ненадобностью 40 млрд лет 
тому. 
(Кому?)

13

Не ищи... 
щеглов, потеряешь и то, что есть, – комара, 
всё ж в нем капля твоей крови, и радуйся, что так. 
Капля крови твоей! – не рубин! – медяк!

14

Не жди. Нет надежд ни на Китеж, ни на Небесный Ковш (черпак!), 
ни на ремонт костей, их полировку, воскресших– нет, 
это мы отдадим трубодуям и «лире» их, 
(вооружен и очень опасен – комар!). 
Слушай же пульс яйца и свист кишок, 
это змеи в тебе завелись в животе 
(мне б гюрзу!) 
долго и храбро мы сражались, друг-Дракон, 
отряды поддержки разбиты, и тут идут отряды захвата – муравьи. 
Ну, и?

15

Знаменит и волосом бел до плеч, 
и безвестен, где сводится пафос к – «на дне», 
ничтожны и эта туннельная ночь, 
и этот экранный день. 
Облако рук с белым пером – 
не действо... 
И если вид из-за луны 
в кожаных мячах, 
значит, над миром дрожит, как лунь, 
международный меч. 
И если ты дописался до пят, 
то к тоге ты не готов, 
неологизм – не алогизм 
у голословных ртов.

16

Надо б писать на ящерицах, на тенях огня, 
женщины ходят в бусах дождя – вот на них и пиши, 
на бусах, а не на женщинах, – эти расписаны до микрон. 
Крыса, загнанная в угол, несет чуму, 
волк, окруженный псами и ружьями, стоит, не отводя взор, 
о флорентиец, двойник, бедный зверь мой Дионис, 
ястреб кидает перо не для того, чтоб ты чертил, 
не трогай, из него скворцы строят птенцов, 
или ж кукушка поет Число – не тебе, 
хоть ты и скачешь на стуле, как счетчик – крестом, 
аллюром и с Факелом, – счастливого пути, Страдалец, свети! 
не соображая, что каждая лягушка лежит распластанная на кресте, 
что все птицы, комары, бабочки, осы – летят крестом, 
что скрещенье шпаг и любовников – одно и то ж, 
что три скрещенных крокодила Египта и есть могендовид Д., 
что прицел у киллера – тоже крест... 
Убей убийцу – и ты станешь таким... 
Эх ты, гоплит (гоп-ля!) с пеанами комара, 
мне пора!..